ужасного мне не приснилось — спал я удивительно спокойно…
Проснувшись, я доел хлеб, сделал несколько глотков из бутылки — воду надо было экономить. Неожиданно за дверью снова послышались шаги. На этот раз я не стал колотиться в холодное железо и кричать, а молча вслушивался. Сомнений быть не могло — это Паганель. Меня прошиб холодный пот — он избежал всех представленных моим воображением ловушек, и теперь идет, чтобы убить меня! Ну что же, иди, иди, сука! Мы еще посмотрим, кто кого! Я притаился в углу, справа от двери, намереваясь молчать до тех пор, пока Паганель не войдет в камеру. Тут-то я и брошусь на него!
За дверью слышалась какая-то возня — словно по полу тянули что-то длинное. На этот раз Паганель не рассыпался в притворных любезностях загремел ключ в двери, луч фонарика через окошко обшарил камеру, дверь распахнулась, и прежде чем я прыгнул, мне в лицо грохнул выстрел из выставленного из-за косяка пистолета!
Вонючий газ тугой струей ударил мне по глазам, сразу стало нечем дышать, шею словно сдавили холодные жесткие руки, колючий шар застрял в горле. Я дернулся, взмахнул руками, падая вперед, и потерял сознание…
Черные и красные полосы плыли перед моими глазами, свивались в кольца, переплетались, скручивались — и вдруг я увидел амулет! Глаз в его центре налился кровью, он горел с такой торжествующей, мстительной злобой, с таким выражением мрачного восторга, что я невольно отшатнулся, но уперся затылком в стену, и понял, что бежать некуда. Не в силах закрыть глаза, да и не глазами я видел в тот момент, я смотрел и чувствовал, как ледяные щупальца смерти обвивают мои руки, выламывают их, тянут куда-то — к скорой, неминуемой смерти…
Очнулся я от холода и боли в вывернутых руках. Я висел на противоположной от двери стене, по пояс голый, распятый, словно Христос, а заключенные в наручники запястья растянутых рук были прикованы к железным крючьям, вбитым в стену. Ноги мои, связанные проводом, тоже были привязаны к крюку, так что я только слегка касался пола носками ботинок.
Прямо мне в глаза бил свет десятка расставленных на полу свечей, из темного провала двери по полу змеился белый провод удлинителя, а посреди камеры лежал на полу включенный обыкновенный, тривиальный паяльник с деревянной ручкой, зловеще краснея кривым, изогнутым жалом.
Послышались шаги, и в дверь, согнувшись, протиснулся Паганель. Ни малейшего следа благодушия не осталось на его землистом в свете свечей лице! Глаза запали, под ними залегли глубокие тени, лоб выпукло блестел в темноте, губы кривились, и в помине не было никаких усов и бородки…
«Маскируется, гад!», — подумал я со злорадством: «Видать, все же прищучили!».
Паганель взял в руки паяльник, плюнул на жало — раздалось шипение, брызнули дымящиеся капли.
— Где груз, который вы привезли с Тобола? — сухо спросил Паганель, подтаскивая провод удлинителя и поднимая паяльник на уровень моей груди.
— Какой груз? — валял я ваньку, кряхтя от боли — запястья ломило, словно их выкручивали чудовищно сильные руки.
— Я повторяю свой вопрос! — загремел Паганель, вплотную подходя ко мне: — Где груз? И где Судаков?!
— Где-где — везде! Повсюду, то есть… — я ухмыльнулся, и тут же дикая боль пронзила все тело, в грудь как-будто воткнули раскаленную спицу, да собственно, так оно и было, только не спицу, а паяльник! Я заорал, забился головой о мокрые кирпичи, запахло паленым, но тут Паганель отвел паяльник в сторону, и я, сразу покрывшись потом от боли, повис на наручниках, исподлобья глядя на своего мучителя. Грудь болела неимоверно, ее жгло и стягивало, по-моему, на живот стекала струйка крови…
Пагнель с минуту разглядывал меня. Я собрался с силами и плюнул, целясь в голову, но не попал. Он отошел подальше, ехидно усмехнулся:
— Что, не сладко? Где сокровища кургана? Я знаю, что вы вместе с этим придурком, водителем, выгрузили их у тебя дома! Куда ты дел их потом?
«Ага! Значит Борис все же не просто сиднем сидел!», — обрадовался я: «По крайней мере, все вывез — хоть этому шакалу не достанется, и то хорошо!».
А вслух сказал:
— Пошел ты, мразь…
Ответом была новая вспышка боли — на этот раз правее и гораздо сильнее первой. Я корчился, извивался, кричал, видя перед собой только искаженное гримасой мстительной злобы лицо Паганеля.
Наверное, я на миг потерял сознание от боли, провалившись в спасительное небытие. Но когда очнулся, все повторилось — вопрос, моя ругань — и боль, боль, боль…
В следующий раз я очнулся в полной темноте и одиночестве. Вокруг возились крысы, ужасно болела голова, было холодно — я лежал на спине посредине камеры, по прежнему по пояс голый, и все мое тело ломала дикая боль.
Осторожно, медленно-медленно — каждое движение отдавалось такой дикой, режущей вспышкой мучений, что у меня все плыло перед глазами, я сел. И удивительное дело — стало чуть-чуть полегче. Шаря вокруг себя руками, словно слепой, я на ощупь нашел в углу свой бушлат, натянул его на себя, дважды теряя сознание от боли, наконец нашарил в кармане зажигалку и в колеблющемся ее свете осмотрелся.
Крысы врассыпную брызнули от света, оставив свечи, от которых остались одни огрызки. Кое-как я насобирал стеариновых обломков, слепил из них подобие свечи вокруг уцелевшего фитиля, и поджег свое творение. Б тусклом, мечущимся свете я осторожно опустил голову, стараясь подбородком не коснуться груди, и скосил глаза на свое тело. Всю грудь и живот покрывали ужасные, багрово-красные, кровоточащие рубцы, оставленные паяльником. Я шепотом выругался и беззвучно заплакал — на большее у меня просто не хватило сил…
Боль то уходила, и несколько минут я отдыхал, тяжело дыша открытым ртом, то вновь вцеплялась в меня, вонзая острые когти, и тогда я проваливался куда-то, словно падал в аспидно-черную, бездонную пропасть.
В какой-то момент мне стало полегче, и я дополз до бутылки с водой, долго и с наслаждением пил, потом нащупал рядом железную миску, придавленную какой-то ржавой плоской железякой. В миске оказались холодные магазинные пельмени. Я набросился на еду и моментально съел все, после чего почувствовал себя получше. Я даже достал из кармана свой окурок, прикурил, но после первой же затяжки почувствовал дурноту и отбросил бычок в сторону, проследив глазами за вспыхнувшим фонтанчиком искорок. Надо было что-то делать. Паганель придет снова, иначе он бы не оставлял мне еду. В следующий раз, или потом, позднее, но он все равно убьет меня, это ясно! Но как, как мне выбраться отсюда?!
В углу снова завозились крысы, я взялся пальцами за край ржавой железки и швырнул ее туда, откуда слышался шум. Резкая боль полоснула меня, скрутила тело, ударила в голову. Я со стоном повалился на бок. Сука! Длинная гнусная сука! Я убью тебя, Паганель, убью, чего бы мне это не стоило!
Отлежавшись, я потихоньку, по стеночке, встал, и для начала попробовал расшатать хотя бы один из крючьев, вбитых в стены. Наконец, мне удалось чуть-чуть пошевелить плоский железный дрын, и я принялся, буквально повиснув на железке, раскачиваться туда-сюда, постепенно увеличивая амплитуду. Крюк медленно поддавался, миллиметр за миллиметром вытягиваясь из стены. Ну, давай же! Давай, сволочь! Вытаскивайся! Ну!!!
Один раз мои пальцы сорвались с ржавого железа, и я рухнул, потеряв сознание от боли. Не знаю, сколько я пролежал в забытье, но когда очнулся, мне стало хуже…
Я еще два раза вставал, хватался за крюк, раскачивал, расшатывал его, уже понимая, что вряд ли успею вытащить железку до прихода своего мучителя. Слишком слабым я стал после пыток, слишком быстро таяли и без того скудные силы…
Словно волнами, временами на меня накатывало отчаяние. Ну зачем, ну ради чего я терплю все эти мучения? Ради денег, которые можно выручить, продав предметы из кургана? Да пропади пропадом так
