преступного сговора и государственной измены!
Сейчас, когда прошло время, обида от не заслуженной выволочки наконец улеглась, и Хосы, отшвырнув измочаленный бамбук, сделал несколько глубоких вдохов, наполняя все тело энергией Цы, привел чувства и разум в состояние покоя и начал размышлять.
«Не может быть, что бы я ошибся с Воронцовым! Что-то напутал этот толстый полковник с красными от бессоницы глазами! Не такой человек Воронцов, что бы воровать чужой, дорогущий и важный прибор, да ещё если при этом погиб его клиент!
Трупы, обнаруженные во дворе — это те, кто охотился за прибором. Воронцов спасал его, и своего клиента, но сумел только вынести прибор. Так, а дальше? Почему он не пошел к Урусову, в милицию, ко мне, наконец, почему скрылся, да ещё и вместе с женой? Что-то тут не так!».
Хосы встал, прошелся по кабинету, вдруг резко сорвал со стены короткий самурайский меч- вакидзаси, сделал несколько стремительных выпадов, прыгнул, окружив себя в полете сферой сверкающей стали, и с пронзительным криком, вложив в удар всю свою отрицательную энергию, развалил мечом тяжелый дубовый стул на две половины!
«Ох, и разозлил же меня это полковник!», — подумал Руслан Кимович, вложил блестящий клинок назад, в висящие на стене ножны, отнес половинки стула к двери, снова сел за стол, положил перед собой лист бумаги и начал рисовать…
На листе дорогой голубоватой финской бумаги один за другим появлялись человечки, домики стрелки и буквы:
«Вот Воронцов и его клиент. Вот прибор, а это те, кто прибором интерсовался. Они отправляют группу, а скорее всего, две группы, я бы сделал именно так, на захват прибора. Как прибор оказался вынесенным из стен режимного НИИ, этого я не знаю, и пусть это будет на совести погибшего клиента Воронцова!
Ладно, две группы берут клиента с прибором, Воронцов пытается спасти их, но спасает только прибор! Клиента гибнет, вместе с ним гибнет соседка, и те, остальные — из группы захвата! Все-таки Воронцов молодец — в одиночку продержался против стольких… А они, наверняка, тоже не дилетанты!
А раз не дилетанты, должны же были они подстраховаться! Допустим, их шеф рассуждал так: мои люди не смогут отбить прибор — телохранитель помешает, и прибор остается у него! Как повлиять на телохранителя? Так, так, так!»…
Хосы застыл, словно статуя буддисткого божка, размышляя, потом достал телефон и набрал номер майора Павлова, начальника одного из отделов Мура, и своего старого приятеля.
— Алло, Костя? Хосы беспокоит, привет! Как дела? Как идет борьба с преступностью? Организовано?
— Привет, Руслан! Борьба с преступностью идет, мать ее! Я имею в виду преступность! — отозвался в трубке усталый голос.
— Слушай, Костя, я имею к тебе вопрос: не проходит ли у вас по какому-нибудь делу один мой сотрудник, некто Воронцов Сергей Степанович? Узнай, пожалуйста, очень мне нужна эта информация.
— Лады, погоди на трубке! — ответил Павлов, и Хосы услышал в телефоне, как защелкали клавиши компьютера. Прошло несколько минут, прежде чем Павлов снова заговорил:
— Слушай, Руслан, есть твой Воронцов! У нас на него «заява», я хочу сказать — заявление, из какого-то Фонда, что-то по подержке науки там и еще… Не суть! Его обвиняют в похищении научного оборудования с целью продажи! Наши ищут, но пока — безрезультатно! Дома он не появлялся уже два дня, на работе — тоже! Извини, но и у вас, в «Залпе», его тоже не было — мы проверяли!
«Веселенкое дело!», — подумал Хосы: «Оказывается, у меня работает агент угро, а я и не знаю! Надо будет заняться…», а вслух сказал:
— Костя, если вдруг что-то будет по Воронцову, дай мне знать, будь ласков!
— Даю! — с готовностью отозвался Павлов: — Во-первых, вместе с ним исчезда его жена, с которой он в разводе, но живет совместно, а во-вторых — сегодня утром твой Воронцов был задержан в Выхино патрулем — у него не было с собой документов! Он попал очень «удачно» — в пересменку дежурных, поэтому его проверили, установили личность, и отпустили, представляешь! Дармоеды, мать их! Спохватились уже слишком поздно — он ушел! Слушай, а как он вообще, этот Воронцов? Ты за него собираешься хлопотать? Имей в виду — «заява» на него серьезная, не отмажешься!
— Да как тебе сказать… — уклончиво ответил Хосы: — Он такой, второстепенный сотрудник, я его знаю мало… Просто он, как ты уже сказал, два дня не появлялся на работе и дома, вот я решил проверить, а оказалось — он преступник! Но все же, когда вы его возьмете — дашь мне с ним переговорить, хочу в глаза ему посмотреть, стервецу!
— Руслан, кому ты лапшу вешаешь? — проникновенно поинтресовался Павлов: — Мы же с тобой двадцать лет знакомы! Скажи уж лучше — не можешь мне всего рассказать! Ладно, как ты любишь говорить — «Пусть все твое будет в ладах с твоей совестью!». Если что узнаю, я тебе позвоню! Ну, давай, жму руку, привет Динке и ребятам!
— Пока… — сказал Хосы, убрал телефон, и усмехнулся — дурацкий получился разговор. Ай да Воронцов! «Ищут пожарники, ищет милиция…». Да, пожалуй, только пожарники его ещё и не ищут…
Хосы вскочил, в возбуждении заходил по кабинету, потом снова уселся за стол, и продолжил рисовать и думать: «Значит, жену Воронцова захватили они! И поставили условие: никаких контактов с силовыми структурами, отдаешь нам прибор, получаешь назад жену! Иначе она пострадает.».
Руслан Кимович некоторое время посидел, закрыв глаза, потом медленно поднялся, скомкал изрисованный дорогим «паркером» листок бумаги, поджег его, держа двумя пальцами на весу, а когда в руке остался лишь маленький клочек бумаги, а все остальное превратиось в пепел, резким и быстрым ударом левой руки развеял этот пепел в невидимую пыль.
Потом он вышел в приемную, наклонился к молчаливой секретарше, что-то быстро сказал ей на ухо, получил в ответ утвердительный кивок, и вышел, аккуратно и бесшумно закрыв за собой дубовую дверь…
Сергей Воронцов сидел в подъезде старого, поставленного на капремонт, а потому пустого, и находящегося в полной разрухе дома на Садовом, и сквозь мутное стекло в половинку театрального бинокля, добытого полчаса назад за бутылку водки у станции метро «Сухаревская» у какого-то ханыги, рассматривал поблескивающее, стеклянное, устремленное ввысь здание Центра.
Конечно, разглядеть что-либо через зеркальные, тонированные стекла было невозможно, но Сергей все же подметил немало важного — например, то, что охрана у входа вооружена, видеокамеры просматривают не только площадку перед главным входом, но и участки тротуара и проезжей части по сторонвм от здания, а также и то, что слежка с использованием видеоглазков, поворачивающихся на кронштейнах, ведется и с той стороны здания, которая выходит в переулок.
Никакого мало-мальски обоснованного и обдуманного плана — как действовать в Центре, у Воронцова не было. Все, на что хватало его воображения — это войти внутрь, где его уже ждут, сказать: «Вот ваш Прибор, где моя жена?», и все… Дальше, в идеале, ему должны были вывести Катю, но это только теоретически, а практически, скорее всего, ему шарахнут сзади по голове, и привет!
Соваться в Центр с таким настроем было безумием, но Сергею казалось, что он сойдет с ума гораздо раньше, если не освободит Катю. Иногда его охватывало черное отчаяние — ещё бы, он был один против всех, даже Борис, верный друг, выбыл из игры — раз за ним слежка, значит, ФСБ или «урусовцы» «пасут» его дом, и теперь там нельзя укрыться, передохнуть и спокойно подумать…
После того, как Сергею удалось бежать из восемнадцатого отделения милиции, он впервые в жизни почувствовал себя так, как чувствует человек, объявленный «вне закона» — ощущение постоянной опасности, слежки, боязнь соврешить что-то, что привлечет к нему внимание милиции просто на улице или в метро, постоянно преследовало Сергея, и он стал замечать, что со стороны его поведение уже вызывает косые взгляды людей — хмурый, небритый человек в не очень чистой одежде, с затравленным взглядом и суетливыми движениями заставлял прохожих сторониться, стараться не соприкасаться в транспорте, обходить на улице…
Воронцов понимал, что в конечном итоге такое поведение может выдать его, и тогда не избежать конфликта с милицией, но ничего с собой поделать не мог — нервы его были на пределе, по-умному надо было бы «лечь на дно», затаиться, спрятаться, отсидеться где-то в укромном месте, но Сергей не мог
