пожарные. Но пианино не было, ведь не могли же сгореть, скажем, струны и та здоровенная чугунная арфа, которая находилась внутри. Значит, пианино кто-то вывез, а потом поджег дачу. И это мог быть только Родионов. Но он молчал, молчал много лет.
– А не проще было бы, никого не убивая, просто вывезти это проклятое пианино из квартиры Жуковых и взять то, что являлось ценным? Неужели никому из вас не приходило это в голову?
– Приходило. Но на это требовалось много времени, а в доме постоянно кто-то был. Могли остаться отпечатки пальцев и прочее… И тогда я решила, пусть оно не достанется никому.
– Вы сошли с ума, оба – и вы, и ваш брат.
– Возможно. Поэтому я убью и вас… Борисова я отравила и подожгла его дачу… Я устала… Я смертельно устала… Я устала давать объявления в газеты, устала покупать эту рухлядь и возить сюда. Я так больше не могу…
– Ольга, а ты меня не узнаешь? – Сергей двинулся ей навстречу. – Посмотри внимательно. Ну же… Я немного изменился, поседел, похудел… Я был слишком болен, и душевно и физически, два года почти не выходил из больницы, но выжил. Ты ничего не хочешь мне сказать?
Оленина опустила руку, в которой держала пистолет, и спустилась с крыльца. Подошла к Сергею и пристально посмотрела ему в лицо:
– Нет, этого не может быть… Так не бывает… – И рухнула без чувств.
Когда спустя примерно час Оленину в наручниках посадили в машину и повезли в город, Логинов, который был удивлен таким поворотом дела, вместе с Сапрыкиным нашли в погребе начавшее разлагаться тело Фокина.
– Знаешь, – сказал Игорь, обращаясь к Наталии, которая сидела с отсутствующим видом на крыльце и смотрела куда-то в пространство, – а ведь я нашел в твоей квартире несколько «жучков», она подслушивала наши телефонные разговоры и была в курсе всех твоих перемещений. Только вряд ли Фокин мог нам помочь. Если ему приказали отправить Родионова в Москву, а потом в Индию, то это шло, скорее всего, от Трегубова, сам же Фокин никакой роли в этой истории не играет. Только я так и не понял, зачем она поубивала столько человек.
– Она хотела отравить и меня, но я отдала термос с кофе шоферу, на заправочной той станции. Представляешь, как я ему удружила. – Наталия достала из кармана плаща брелок – черно-белый футбольный мячик – и вздохнула.
Логинов подозвал ее и спросил, так, чтобы не услышал стоящий неподалеку Сергей:
– А это что за мужик? Дачник, что ли?
– Это мой любовник, – ответила она уставшим голосом.
– Я же не шучу… Или он знал Оленину?
– Он никого не знал. Просто живет рядом. Я позвала его, когда поняла, что Борисов мертв, а дачу подожгли. Только огонь не успел разгореться. Сыро, поэтому все обошлось. Вот этот, как ты говоришь, мужик и помог мне вытащить тело в кусты. Все, Логинов, кончай допрос. Мне надо домой. А этому мужчине – в город. Ты можешь выделить одну из ваших машин? Моей-то теперь нет.
Логинов посмотрел на нее с сочувствием:
– Конечно, подойди к Арнольду, пусть он отвезет вас в город.
– Хотя подожди, – Наталия вдруг оживилась и быстрым шагом направилась в глубь сада, – я сейчас…
Она вбежала в летнюю кухню, сорвала с четырех пианино какие-то заплесневелые тряпки и внимательно осмотрела каждый сантиметр инкрустаций, сняла крышку одного из инструментов, и уже через четверть часа ей было все ясно. Оставалось одно: найти пианино. Пианино господина Штраубе…
Глава 16
СЕМЬ ЧЕРНЫХ БАРХАТНЫХ ЛЕНТ
– Ты волнуешься? – Они стояли перед дверью в квартиру Наталии. – Мне уйти или остаться? – спросила она.
– Нет, не уходи. Пусть знает, что у меня нет от тебя тайн…
Валентина открыла им дверь. Ее лицо сияло.
– А я с завтрашнего дня буду брать уроки вокала у Жигановой, это лучший преподаватель в городе, и еще буду учить французский… Ко мне же вчера приходили…
– Валя, вот этот человек хочет с тобой поговорить.
– Здравствуй. – Сергей взял ее за руку. – Ты меня еще не знаешь.
Валентина выдернула руку и отпрянула от него:
– Я узнала вас. Это вы, вы звонили мне по ночам. Что вам от меня нужно?
– Все. Мне нужна прежде всего ты.
Валентина повернулась, ища поддержки у Наталии, но та лишь смотрела на них широко раскрытыми глазами и молчала. Но потом поняла, что Сергей не справится, и сказала:
– Валя, это твой отец. Валентин Сергеевич Жуков.
Валентина молча смотрела на стоящего перед ней мужчину. Она никогда не знала своего отца и не могла поверить в его чудесное воскрешение:
– Но ведь он… погиб.
– Я не погиб. А выжил и уже шесть лет живу здесь. Мне пришлось перенести несколько операций, которые слегка изменили мою внешность, но ты можешь рассмотреть меня, если подойдешь поближе…
– Почему же тогда вы скрывались? Почему не встретились с Сергеем Ивановичем?
– Я звонил ему, хотел встретиться, но не мог… Это трудно объяснить. Мне иногда казалось, что я не Жуков, а Иванов Сергей. У меня документы на Иванова… В Евпатории у меня есть родственники, они-то и помогли мне достать паспорт. Все сразу в двух словах не объяснишь.
– А как вы нашли меня? Через Наташу?
– Нет. Я приехал сюда, чтобы найти людей, которые отправили на тот свет мою жену и дочь, пришел к Саре, знакомой Наталии, которая и посоветовала мне обратиться к ней за помощью. И совершенно случайно зашел в ресторан. Хотя, наверное, не случайно. Я услышал твое пение и не мог не зайти. Ведь ты поешь, как Лена, и к тому же очень на нее похожа. И тогда я стал приходить и слушать тебя. Пока не понял, что ты моя дочь.
Наталия незаметно выскользнула из квартиры. Теперь она им была не нужна. Остановив такси, она назвала адрес Елизаветы Максимовны Бланш. Перед смертью Борисов сказал: «Я продал его дуре…» Не дуре, а Доре, вот почему в тот день, когда Наталия впервые встретилась с Олениной, к ее дому шла Дора. Потому что у Олениной была договоренность о встрече. И это именно Дора договаривалась с ней по телефону насчет пианино. Значит, инструмент должен был быть у ее матери, Бланш. Она поднялась и позвонила. Елизавета Максимовна открыла дверь и, увидев ее, всплеснула руками:
– Наташенька! Наталия Валерьевна, проходите. Какими судьбами?
– У меня к вам разговор.
– Знаю-знаю, мне Дора про вас рассказывала. Вы решили вернуться в школу, что ж, я очень рада. И ваши ученики, уверена, тоже будут рады. Вы посидите минутку в гостиной, а я быстренько сбегаю к почтальонше, она мне оставила пенсию, хорошо?
Она убежала, несмотря на свои преклонные годы, а Наталия, оставшись одна, подошла к старенькому немецкому пианино. Дотронулась до него, как до призрака. У нее было минут десять-пятнадцать от силы. Она быстро сняла с инструмента все вазы и безделушки, подняла крышку и увидела то, что хотела: ряд инкрустированных маленьких квадратиков в передней панели инструмента. Чтобы поддеть их, она взяла лежавшие неподалеку маникюрные ножнички. Первый квадрат поддался сразу, и Наталия вытащила длинный миниатюрный ящичек; затем, правда уже с некоторым усилием, вынула еще один, и так – все семь. В них, как в желобках, лежали черные бархатные ленты. Наталия быстро сунула их в карман плаща и едва успела вернуть на место ящички, закрыть инструмент и поставить вазы и безделушки, как вернулась Бланш.
Наталия уже не помнила, о чем они с ней говорили. Кажется, она пообещала вернуться на работу.
Но, оказавшись на улице, она зашла в первое попавшееся кафе, заказала кофе и, усевшись за дальний столик, достала одну из черных бархатных лент. Развязав тончайшую завязку, она высыпала из образовавшейся узкой полости внутри ленты несколько сверкающих прозрачных камушков разных размеров.
