Эмили: Мне надо поговорить с детьми.
Эдвард: Решаешь ты.
Эмили: Я могу решить за себя. Но не за детей. Поэтому я должна спросить их.
Эдвард: Они должны пожертвовать чем-то ради счастья их матери.
Эмили: Ты уже рассердился. Поцелуй меня!
Эдвард: Я совсем не рассердился. (Улыбаясь, целует её.)
Эмили: Думаю, мне удастся склонить их на свою сторону.
Эдвард: Хорошенько подумай, Эмили.
Эмили: Я уже подумала. Моя жизнь была пустой и легкомысленной, бездумной и удобной. Я всегда мечтала о такой жизни, какой живешь ты.
Эдвард (растроганно): Я знаю, я знаю.
Эмили: Для меня не составит ни малейшего труда выполнить твое желание. Я сделаю это с радостью.
Эдвард (со слезами на глазах): Я хочу, чтобы мы были очень близки друг другу. Мы будем жить перед лицом Господа.
Эмили: Я научусь понимать, что ты имеешь в виду, говоря, что мы будем жить перед лицом Господа.
Эдвард: Я уже рассказывал тебе, как погибли там, в реке, моя жена и двое детей пятнадцать лет назад. Многие годы я полз по жизни, словно серый земляной червь. Я видел тебя на расстоянии, всегда окруженную людьми, ты была недоступна, но я ждал тебя, моя тоска и ожидание стали самым прекрасным в моей жизни. Теперь я обнимаю тебя, и ты обещала прийти ко мне навсегда. Это непостижимая милость.
Эмили: Меня никогда ничего в жизни не увлекало по-настоящему. Ни моя профессия, ни дети, ни какой-нибудь отдельный человек. Иногда я спрашивала себя, способна ли я вообще на какие-нибудь чувства. Я не могла понять, почему я не ощущала настоящей боли, почему не была способна на искреннюю радость. Теперь я знаю, что ответ кроется здесь! Я знаю, мы будем причинять друг другу боль, знаю, но не боюсь этого! Ибо я знаю, что мы будем приносить друг другу и радость, и я плачу от страха, потому что времени так мало, дни бегут так быстро и все на свете непостоянно.
Ты говорил, что твой бог — бог любви. Это звучит так красиво, и я хотела бы верить, как ты. Может быть, когда-нибудь это и произойдет. Мой бог другой, Эдвард. Он — как я сама, расплывчатый, беспредельный, неосязаемый, как в жестокости, так и в нежности. Я ведь актриса, я привыкла носить маску. Мой бог носит тысячи масок, он никогда не открывал передо мной своего истинного лица, точно так же, как я не в состоянии показать тебе или богу моё истинное лицо. Через тебя я постигну сущность бога. А теперь поцелуй меня и обними, обними крепко и нежно, так, как умеешь обнимать только ты один, мой любимый.
Бракосочетание состоялось сияющим летним утром в гостиной фру Хелены, обряд венчания совершал дядя Епископа, старичок пастор с равнины. Было решено пригласить только самых близких, и тем не менее собрание выглядит внушительно: Густав Адольф с женой Альмой и детьми Енни и Петрой, Карл и Лидия, Исак Якоби и несколько актеров из театра: Филип Ландаль, маленькая фрекен Шварц, статный Тумас Грааль и Грете Хольм. Со стороны Епископа присутствуют его мать фру Бленда и сестра Хенриэтта. На видном месте — фрекен Эстер и фрекен Вега, а также крысоподобная Малла Тандер. Остальная прислуга толпится в дверях.
Согласно пожеланию Епископа, дамы одеты в простые темные платья, оба духовных лица — в пасторском одеянии, на других мужчинах — фраки, что в целом, возможно, создает впечатление панихиды.
Невеста спокойна, но бледна. Женихом временами овладевает сильное душевное волнение, почему он то и дело вынужден прочищать нос. Аманда и Фанни поглощены романтичностью ситуации и наслаждаются, не задумываясь о том, что их ожидает. Александр болен, у него температура, но домашние посчитали, что он не настолько плох, чтобы не присутствовать на церемонии. Глаза у него вытаращены, рот раскрыт от изумления: за статуей Венеры Милосской, чуть сбоку, прямо в центре солнечного круга стоит Оскар Экдаль и с заинтересованной улыбкой на губах наблюдает за происходящим.
После завершения церемонии атмосфера ненадолго разряжается. Экдальская любовь к объятиям рушит все барьеры: собравшиеся целуются, глядя друг другу в глаза, льют настоящие слёзы и жмут друг другу руки. Епископ вдруг осознает себя в кругу семьи, он растроган и смущен. Вносят шампанское, все пьют за здоровье друг друга, настроение поднимается, становится почти радостным.
Филип Ландаль ощущает настоятельную потребность произнести речь, хотя речи сегодня запрещены, о чем он и говорит во вступлении, в то же время заверив слушателей, что то, о чем он собирается сказать, вовсе и не речь, а скорее выражение преданности его дорогой Эмили, великой актрисе и превосходному человеку. Он благодарит её за те годы, которые она была с ними, и выражает надежду, что скоро она вновь будет стоять на сцене, окруженная своими друзьями. Здесь Филип Ландаль преисполняется библейским духом и приводит слова Учителя о зарытом в землю таланте, после чего, расхрабрившись от трех бокалов шампанского, осмеливается утверждать, будто театр — это такая же церковь, как и Домский собор, и что все актеры и епископы, музыканты и пасторы, художники и дьяконы составляют единое духовенство, которое должно — каждый в своей церкви — служить Живому Богу. Растроганный своими собственными словами, старый актер подходит к невесте и крепко целует её прямо в губы, а затем, тряся в своих ладонях руку жениха, предлагает тому (по праву старшинства) отбросить титулы. Епископ, который отнюдь не в восторге от этой выходки, напряжённо улыбается и говорит, что его зовут Эдвард, после чего Филип Ландаль хлопает его по плечу и заливается безудержным смехом, словно все это было лишь грандиозной шуткой.
Подходит время расставаться. По желанию Епископа новое семейство пешком, без всяких вещей, должно преодолеть короткое расстояние между экдальским домом на Площади и епископской резиденцией. Желание удовлетворяется. После долгого, сумбурного, прочувствованного прощания Эдвард Вергерус со своей женой Эмили и плетущимися сзади тремя детьми отправляется в путь к новому дому. Эмили, переполненная сияющими надеждами в преддверии новой жизни, излучает силу и веру. Епископ горд и доволен своей красавицей женой, он раскланивается, приподнимая шляпу, направо и налево со встречными, жена улыбается и сияет; по общему мнению, искусство и религия заключили удачный союз. Участь же трех детей, составляющих арьергард этой группы, не комментируется.
Родственники стоят у окна в гостиной фру Хелены и, прячась за гардинами, наблюдают за удивительной процессией. Недолгая буря эмоций улеглась, и действие шампанского улетучилось. Члены семьи Экдалей внезапно испытывают острое чувство утраты.
Альма: Ну что, теперь все отлично?
Лидия: Ты же видела, как она счастлива, наша дорогая Эмили.
Хелена: Я думаю о детях.
Густав Адольф: Они привыкнут, мамочка.
Карл: Похоже, этот Епископ ещё тот бабник.
Лидия: Этого ты знать не можешь, mein Карлхен.
Альма: Не знаю почему, но мне хочется плакать.
Хелена: Им бы надо было раскошелиться на свадебное путешествие.
Густав Адольф: Я хотел пригласить их пожить в нашем доме в Провансе, но Эмили не разрешила.
Альма: Она питает глубочайшее уважение к своему новому мужу.
Лидия: Говорите что угодно, а мужчина он видный.
Петра (мрачно): У него вставные зубы.
Альма: Какие глупости! Конечно же, нет.
Хелена: Его мать была очаровательна.
Карл: Зато сестра, кажется, первостатейная ведьма.
