Густав Адольф: Я скажу тебе кое-что, мой высокопреподобный друг, кое-что, чего ты, возможно, не совсем понимаешь — я вижу тебя насквозь. Ты — фантастическая скотина.
Карл: Заткнись-ка, милый Густен, подумай о своем давлении. (Епископу.) Я приношу свои извинения, дорогой Эдвард. Даже если мы придерживаемся разных точек зрения по поводу конфликта, который в настоящее время представляется неразрешимым, мы обязаны вести себя как образованные люди. Я совершенно не одобряю мыслей и выражений, высказанных здесь моим братом, и прошу тебя учесть, что он говорит только от своего имени и ни в коей мере не выражает общего мнения нашей семьи.
Епископ молча кланяется профессору, потом снова откидывается на спинку кресла — длинные костлявые пальцы узкой руки барабанят по подлокотнику, взгляд голубых глаз прикован к какой-то точке за левым ухом Густава Адольфа. В уголках губ змеится улыбка.
Эдвард: Да, да. (Пауза.) Да.
Густав Адольф (с трудом): Пусть мой уважаемый брат меня извинит. Тысяча извинений. Я неотесанный мужлан, по крайней мере так утверждает моя жена. Забываю о внутренних качествах человека. Слишком много пью. Мне стыдно. Прошу простить.
Эдвард: Не будем больше об этом говорить. Я даже готов по достоинству оценить честное высказывание честного человека, хотя оно и несколько... резковато. (Улыбается.) Не желает ли мой брат выпить стаканчик хереса? Могу заверить, вино прекрасно.
Густав Адольф (присмирев): Благодарю. Спасибо большое. (Пьёт.) Я действительно сожалею. Я так люблю эту дурочку Эмили, эту глупую актрису. Мы все её любим, все семейство. И вот наш брат Оскар умер. А мы не сумели проявить о ней достаточной заботы. Нам есть за что упрекнуть себя. Мы чертовски ленивы, заняты только собой. Я сегодня утром так и сказал Альме: если бы мы не были так чертовски ленивы и заняты собой, никогда бы...
Он осекается и закусывает кончик уса. Карл сделал ему предупреждающий знак. Епископ сидит с отсутствующим видом, под высоким потолком сгущается тьма, солнечный пожар погас, заставленные книгами стены отступают в сумрак. Черный кот мурлычет.
Карл: Мне думается, что при имеющихся обстоятельствах мы не сможем прийти к соглашению. Будем считать нашу в основном доверительную и искреннюю беседу осторожным зондированием.
Эдвард: Боюсь, что не смогу разделить осторожного оптимизма моего уважаемого брата. Я считаю наши переговоры прерванными и полагаю необходимым уточнить свою точку зрения. Дети должны быть возвращены домой не позднее чем через двенадцать часов. В противном случае — хотя это и претит моей природе и моим принципам — я буду вынужден передать дело в полицию и прокуратуру.
Карл: В случае возвращения детей можно ли рассчитывать на неофициальное обсуждение вопроса относительно их общения, а также их матери, со своими кузинами и родственниками в будущем?
Эдвард: Я сторонник твердых правил и принципов, но это никак не противоречит моей искренней и страстной любви к свободе. Это краеугольный камень моей христианской веры.
Карл: Иными словами, я могу понимать высказывание моего уважаемого брата как косвенное обещание обсудить в будущем щепетильный вопрос, касающийся свободы передвижений Эмили и её детей?
Эдвард (с усталой улыбкой): Наши жизни разбиваются чаще всего из-за того, что порываются связи между людьми, имеющими все основания уважать и любить друг друга. Жестокая и непостижимая тайна.
Густав Адольф (гневно): Вы только подумайте, меня, взрослого, бородатого человека весом больше ста килограммов, с вполне развившимися мозгами, заставляют сидеть на этом дурацком неудобном стуле и слушать этого законченного лицемера! «Наши жизни разбиваются»! Поцелуй меня туда, где спина уже называется по-другому. Теперь ты заткнись, Карл. И не раскрывай рта, пока я не выложу этому духовному недоноску все наши карты. Слушай же, Эдвард Вергерус. Я скупил все твои долговые обязательства! Этого ты не знал, а? Да, друг мой. Сто десять тысяч риксдалеров долга! Так что условия диктую я. Ага, ты побледнел. Он побледнел, этот святой человек! Смотри, Карл! (Смеётся.) Будь я проклят, если у него и нос не вытянулся! Ты особого рода бандит, Эдвард Вергерус, но одному моя профессия меня научила — распознавать бандитов по запаху, даже если они одеты в пасторское платье. И я знаю, как поступать с бандитами! По-бандитски! Малышка Эмили должна немедленно получить развод, иначе я разорю Его Святейшество дотла, совсем не по-христиански.
Густав Адольф вынужден сделать перерыв. Он почти задохнулся от бешенства, лицо пошло багровыми пятнами. Но настроение у него превосходное, свой монолог он прерывал громким хохотом. Итак, он замолкает, неприятно удивленный воцарившейся тишиной. Карл, сжавшись в углу дивана, разглядывает свои неухоженные ногти. Улыбка на губах Епископа стала шире, а взгляд прозрачных голубых глаз устремлен в сумеречную даль. Кот встал и начал точить когти о книжный переплет, издавая при этом негромкие царапающие звуки.
Карл: Идиот!
Густав Адольф: Что?
Карл: Я сказал — идиот. Ты идиот.
Густав Адольф: Я думал, будет честнее выложить ему всё и лишить последнего шанса.
Карл: До чего же устаю от тебя иногда, Густав Адольф.
Густав Адольф: Ага. Так. Какую же я ещё глупость совершил?
Карл: Скоро узнаешь.
Епископ постепенно приходит в себя, возвращаясь к действительности и к своим гостям. Он смотрит на них с неожиданным дружелюбием, почти сердечно.
Эдвард: Несколько минут назад мы говорили о том преимуществе, которое дает игра с открытыми картами. Если вы позволите, я через некоторое время вернусь к этой метафоре. Господину Экдалю я хочу сказать, что мне его жаль. Его представление о мире убого, его взгляды на человеческую природу односторонни. Он пребывает в широко распространенном заблуждении, будто человеком управляют его потребности. Он считает, что все продается и покупается. Господин Экдаль — сын одной из величайших актрис страны. Но несмотря на это, он очень мало знает или не знает вовсе о безграничной власти духа над материей. Он — несчастный Калибан, хватающий неуклюжими руками свои тупые орудия. Мне жаль его, я испытываю к нему искреннее сострадание. (Карлу.) Мой уважаемый друг и брат, я благодарю тебя за приличную и во всех смыслах достойную беседу. Я сожалею, что мы не пришли к согласию. Я высоко ценил мои связи с семьей Экдаль и радовался тому теплу и дружелюбию, которые там встречал. Теперь все это в прошлом. (Пауза.) Попытайся как-нибудь внушить твоему брату... хотя, впрочем, ему никогда не понять, что есть люди без потребностей, люди, равнодушные к деньгам, люди, отвергающие земные блага. Люди, которые с радостью приемлют клевету и грязные оговоры, ибо совесть их чиста перед Всемогущим Господом. (Короткая пауза.) Ну, а теперь вернемся к карточной игре, о которой так вдохновенно говорил господин Экдаль. Позвольте мне выложить мою последнюю карту. Извините, я на минутку.
Епископ делает едва заметный поклон вставшим со своих мест братьям. Он быстрым шагом идет по огромному ковру и растворяется в темноте. Кот, спрыгнувший со своего наблюдательного пункта, мурлыча трется о ноги Карла.
Густав Адольф: Этого человека вылепил сам дьявол. Ты когда-нибудь видел подобного мерзавца?
Карл: Если бы ты не вел себя как последний...
Густав Адольф: ...идиот. Каюсь. Я в отчаянии. Кстати, это слово здесь не подходит. Я страшно огорчен.
Карл: Молчи. Он вернулся. Ни слова больше.
Густав Адольф: Клянусь.
Отодвигается драпировка, и входит Епископ. Он ведет за руку Эмили. На ней мягкое, ниспадающее складками платье, которое подчеркивает её красоту.
