– Я так москвича Мамонтова называю, который тут дом моего деда купил. Его моя мачеха привозила сюда для спаривания с Варварой Полутьмой. Ничего у них не получилось! – Крафт оглянулся и перешел на яростный шепот. – Женатого мужика привезла, сводница! Настоящего кабана, представляете? У него же рыло кабанье, клыки!.. Глаза все время очками зеркальными закрывал, только нутро свое за очками не спрячешь!..
– Спокойно!.. – отстранилась Лика, вытирая со щеки слюну Крафта.
– Варвара не захотела, – продолжал шептать Немец. – Она у нас оленей предпочитала.
– Почему вы шепчете, Крафт? – спросила Лика, показав знаком обеспокоенному их беседой оперативнику, что все нормально.
– Не знаю. – Немец сел и уже спокойно осмотрелся. – Привык сам с собой разговаривать. На себя не поорешь. Все больше шепотом. Достало меня это скотоложество. У Кабана уже был взрослый сын. Наверно, от обычной женщины и потому, по мнению моей мачехи, недостаточно хорош для передела мира. Думаю, вы этого сына знаете, – Крафт метнул в Лику хитрый взгляд, – иначе не прилетели бы сюда дом его отца досматривать. Он сбежал от вас, да? Сын Кабана?
Не получив ответа, Крафт взял со стола бутерброд и зажевал его, тоскливо глядя перед собой. Лика пыталась упорядочить в уме полученную информацию.
– Варвара потом через несколько лет девчонку нагуляла в лесу, так Кабан ее крестить приехал. Думаю, у них на эту девчонку большие надежды. – Крафт, быстро оглянувшись, опять подался к Лике и зашептал: – Я знаю, чего теперь хочет моя мачеха! Скрестить сына кабана и девчонку Варвары. Надеюсь, вы его кастрировали?
– Кого? – совсем запуталась Лика.
– Сына москвича Мамонтова, которого зовут так же, как отца! – Крафт вскочил.
Лика выдернула оружие. Подбежавший оперативник заломил Крафту руки назад, уложив его щекой на стол.
– Неужели не кастрировали?.. – не успокоился Крафт. – Младший Мамонтов, пока вы его тут ищете, найдет Северину, не сомневайтесь! Он по запаху течки ее найдет! И тогда через девять месяцев нам всем мало не покажется! Тогда антихрист родится в августе следующего года, перед солнечным затмением!.. Неужели, его не кастрировали?
Лика в уме прибавила девять месяцев к ноябрю, сильно удивилась и дала знак отпустить Немца. Он сел, тяжело дыша и потирая запястья. Двое оперативников с улицы вошли в дом. Покачали головами – ничего интересного, если не считать большого количества капканов разных размеров. Мужчины окружили стол и ждали. Лика встала, прошлась по комнате, рассматривая массивную старую мебель, штучные изразцы на печке, современные кожаные кресла, гравюры и рисунки в рамочках, которые кое-где закрывали корешки книг. На них – пентаграммы, знаки из мексиканского храма надписей, ад Босха. Беспокойный коренастый человечек в меховой безрукавке, с ежиком седых волос на голове и воспаленными глазами никак не вписывался в интерьер. Лике стало его жалко.
– Верите в пришествие антихриста? В предсказания альмеков? По календарю майя конец света наступит не раньше декабря 2012 года. Расслабьтесь. Ребенок у сына Кабана родится от обычной женщины.
Крафт вздрогнул и поднял на нее полные муки глаза.
– Ребенок? Когда?..
Лика посмотрела на него и ничего не сказала. Удивилась вдруг накатившему ознобу, показала рукой – уходим. Через десять секунд дом Крафта опустел.
В вертолете Лика перерыла свои бумаги в поисках паспортных данных Северины Полутьмы. Она захотела найти ее отчество, что-то странное было с этим отчеством.
Нашла.
* * *
– Чего такая бледная? – подчинился неизбежному Феликс, усаживаясь на коридорный диванчик.
– Меня тошнит, – сказала Фея.
– Понимаю, – кивнул Феликс. – Меня самого от себя тошнит.
Фея подошла и понюхала его макушку. Села рядом, вздохнула и призналась:
– Если бы не тошнота, я бы разбила сейчас твою вонючую башку вот этим свинцовым кубиком.
Феликс посмотрел на белый кубик у полки с обувью. Провел рукой по волосам.
– Чем пахнет? – спросил он.
– Чужим лобком, – спокойно ответила Фея. – Хоть бы помылся для приличия. И эта твоя сучка коллега!.. Сколько не звоню – бесконечные секретные задания. Лекс, ты меня достал, я тебя видеть не могу, и думать о тебе не хочу. Можно, я уеду?
– Куда?.. – Феликсу от накатившего облегчения стало стыдно и радостно одновременно.
– У меня билеты на самолет до Цюриха. Поеду в клинику, пусть мою тошноту изучают.
Феликс вдруг увидел дорожный баул у стены, и жену рядом – в пальто и шляпке. И перчатки с маленькой сумочкой на столике у зеркала. Он вскочил.
– Ты – уже?.. Ты в дверях стояла, когда я позвонил! – дошло до него.
– Самолет через три часа.
– Я провожу, я только...
– Ну уж нет, избавь! Вдыхать тебя еще целый час...
* * *
Когда дверь захлопнулась, он заметался по квартире, не в силах сообразить – сразу рвануть к Феофании, чтобы забрать Северину, или все-таки сначала помыться и переодеться. Он так вымотал себя подготовкой к предстоящему скандалу с женой, что отсутствие этого скандала подсекло его до потери соображения. Наконец, решил вымыться. Проснулся через час в остывающей воде, кое-как добрел до кровати и свалился в беспробудном сне почти на сутки.
Странно, когда он проснулся, то сразу подумал о Фее. О том, что она опять оказалась выше его, удивила и одновременно унизила своей нестандартной реакцией. Унижение избавляет провинившегося от раскаяния, Феликса это всегда устраивало – после подобного «понимания» просить прощения уже в голову не придет. Но сейчас ему стало жалко Фею. И эта ее дурацкая шляпка... Он мысленно прошелся по всей одежде жены – пальто новое... Потом подумал, что дорожная сумка была слишком легкой, потом – о темных кругах под ее глазами... Пока не понял, что думает о жене, потому что панически боится думать о девочке шестнадцати лет, которая уложила его на себя, а он был настолько не готов, настолько расслаблен размеренной женатой жизнью – единственный презерватив в кармане...
* * *
К обеду он был у Феофании. Втроем, молча, за кухонным столом они выпили вина. Северина казалась какой-то незнакомой, пока Феликс не понял, что она отрезала свою косичку.
– Не нравится? – спросила девочка, ловя каждый его взгляд.
Феликс впал в ступор. Нормальные житейские понятия отступали, когда он ее видел. При чем тут «нравится – не нравится»?.. Уговорить бы сердце так не колотиться, когда он смотрит на ее пепельные волосы. Если бы она была лысая... с этим лицом малолетней божьей матери... Он представил такую икону в церкви Евсюкова и вздохнул, так это было замечательно.
– Феликс, зачем ты надрываешь свое сердце? – тихо спросила Феофания, взяв его за руку.
– А оно мое?.. – усмехнулся Феликс.
Раскрыл ладонь Феофании и рассмотрел хорошенько. Ладонь его удивила. Она была гладкой, с белой кожей и ухоженными ногтями. Знакомые перстни болтались свободно на исхудавших пальцах. Феликс подумал, что ей сейчас должно быть семьдесят пять.
– Не смущайся, посмотри мне в лицо, – сжала его руку Феофания.
Феликс поднял голову.
– Похудела... – сказал он через полминуты тщательного изучения ее морщин. – Молодеешь, мать Природа?
