Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык

Воскресенье, 13 января 1935

Ни выходит к завтраку и говорит, обращаясь ко всем нам, т. е. ко мне, сестре и маме: «Мне кажется, что сейчас мне удалось, наконец, формулировать мои разногласия со всеми современными течениями и направлениями. Ни одно из них мне не близко, все чужды, и это потому, что все они, каждое по-своему, детерминированы извне, а не изнутри. Течения правые, национальные — традициями, бытом, родовыми устоями, левые — классами, социальными условиями. Для меня же имеет значение лишь то, что не зависит ни от чего внешнего, а определяется лишь изнутри, из свободы. Все внешнее есть показатель падшего состояния этого мира. Но человек принадлежит миру иному, и лишь этот мир есть мир подлинный, ни от кого и ни от чего не зависящий!»

Я: «Это значит, что ты анархист».

Ни: «Да, если хочешь, это есть духовный анархизм».

Входит Леня, и разговор обрывается. К 5 ч. собираются: Сеземан (проф<ессор>)^[150], Г. П. Федотов с женой, Гордин^[151], Либ, П. К. Иванов, Н. А. Тургенева, Т. Ф. Баймакова)^[152]. Сеземан рассказывал о своем пребывании в России (летом). Он как финляндский подданный может туда ездить беспрепятственно. Говорит, что положение улучшается, голода нет. Всюду порядок (в столицах, конечно). Церквей мало, но все переполнены. Однако так было до убийства Кирова, а теперь все опять по-старому...

Уныло серый день... Усталость после вчерашнего вечера, когда мы вдвоем с сестрой угощаем многочисленных гостей. Усталость эта, конечно, вознаграждается при виде того, как все наши гости чувствуют себя уютно и с каким удовольствием и аппетитом поедают домашние угощения, которые сестра

72//73

делает очень экономно, но вкусно. Ни очень любит собрания у нас по воскресеньям. Это единственный день, когда он отдыхает в обществе знакомых. Он в своей бархатной шапочке с трубкой во рту сидит в конце стола, шутит, острит и чувствует себя легко и приятно...

Только что вошел свящ<енник> Иоанн Шаховской^[153] , приехавший из Берлина... Остался у нас обедать. На этот раз он показался мне иным, чем в первый раз, когда он был у нас. В нем тогда чувствовалась какая-то «стилизованность». Опускание глаз, шепчущий голос, приниженная смиренность... Теперь он простой, ласковый, приятный... Очень женственный. Из его разговора я почувствовала, что у него есть подлинное призвание к духовному руководству, есть любовь к душам, что так редко у священников...

Вторник

Прибежал милый наш Ф. И. Либ в волнении узнать результаты выборов в Сааре. Увы! Для него (он соц<иал>-дем<ок-рат>) неутешительные. Он боится за своих друзей соц<иал>- дем<ократов>, кот<орые> вели в Сааре пропаганду против Гитлера.

Вечером лекция Ни (о Чернышевском, Писареве, Лаврове, Михайловском) ^[154]. Возвращаемся с лекции вместе с Либом. Подъезжая на трамвае к Porte de Versailles, Либ смотрит в окно трамвая на большую площадь в ярких огнях, на толпы людей и говорит, обращаясь к Ни: «Не думаете ли Вы, Н<иколай>А<лександрович>, что все эти люди считают нас сумасшедшими? Наши книги, наши мысли, кому они нужны? Да, конечно, мы среди них сумасшедшие!» Я думаю, он прав с точки зрения толпы. Такие люди если не сумасшедшие, то никому не нужные, бесполезные и даже вредные, поскольку они нарушают «общественную тишину» их духовного благополучия...

Среда, 17 января

Ни жалуется, бедный, на сильную усталость, а вечером у него доклад у католиков-медиков на тему «Марксизм и личность». Кроме того, масса разных дел: корректур, поправки переводов, письма. Такое напряжение непосильно, и я очень

73//74

за него беспокоюсь, но что делать? Я не могу убедить его отказываться от приглашений выступать в разных собраниях. Он возражает тем, что это его интересует, дает много новых мыслей, знакомит с разными течениями...

Четверг, 18 января

Утром я у обедни в St.-Medard. Ни рассказывает мне за завтраком о вчерашнем собрании у католиков-медиков (их организация состоит из 800 членов). Студентов было много; были и профессора-медики. Перед докладом председатель сказал вступительное слово, характеризуя Ни как «grand philosophe russe»* и как человека, героически боровшегося за свои убеждения и за них страдающего в изгнании. После доклада студенты окружили Ни, задавая ему вопросы. Угощали шампанским (что Ни не понравилось) и доставили домой на автомобиле.

Вечером мы читали одну из важных сцен у Достоевского (в «Идиоте») — самоубийство Ипполита... После чтения слушали чудесный концерт (по радио) испанской музыки. Я мало слышала испанцев и была поражена оригинальностью их... Какая-то огненная сухость. Русская музыка более влажная, теплая...

Пятница, 19 января

Утром за кофе говорим о вчерашнем чтении Достоевского. Сестра высказывает мысль о том, что величие Достоевского в том, что он первый поставил вопрос о свободе человека и о трагизме этой свободы, восстающей, бунтующей и разрушающей все на своем пути. Я замечаю на это: «Как странно, что, утверждая эту свободу человека, сам Достоевский пришел к Победоносцеву ^[155] и этим как бы предал свободу». На это сестра отвечает, что, по ее мнению, Достоевский испугался той бездны, которая разверзлась перед дерзновением свободы человеческой, и в Победоносцеве искал тех устоев, которые могли спасти его.

Ни говорит: «Вот разница между Дост<оевским> и Толстым. У Толстого и его героев были эти устои, и ему не страшно было все разрушать вокруг, а у Достоевского и его героев их не было».

«А разве Христос для Достоевского не был этим устоем? —

* «Великого русского философа» (фр.).

74//75

спрашиваю я. — Чём же было для него христианство? Я понимаю бунт Ипполита, но Ипполит — не христианин, а Достоевский считал себя христианином». На это сестра говорит: «Нет, Ипполит — христианин». Что она имела в виду, говоря это, я не понимаю. Нужно будет поговорить с ней на эту тему... Разговор прервался. К Ни пришел Гринченко ^[156] и они долго говорили на темы, связанные с книгой, которую пишет Гринченко («Церковь и государство»)...

Ни говорит о нем, что это «томист на православной почве».

Неожиданно приехала Флоранс, и мы с ней долго сидели вместе. Она в угнетенном состоянии. Я еще никогда ее такой не видела. Видно, живет из последних сил в этой ее кошмарной обстановке... Сестра была в церкви у всенощной под Крещенье.

Суббота, 19 января

Наступили морозные дни. Здесь эти морозы без снега — неприятны.

Все эти дни, да и раньше, Ни получает много книг и журналов, но редко что-нибудь значительное... Как много «лишних» книг и как мало «нужных»!

В 4 ч. Ни уходит на Собрание Лиги прав<ославной> куьту-ры, где он читает доклад «Время и вечность»[157].