Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык

художественной законченностью. Мы очень к нему привыкли, делаем для него, что возможно, но подчас он бывает несносен упрямством и ленью, возведенной в принцип.

Жду с нетерпением прихода [моего] Ни. Что-то скажет доктор? Его здоровье в последнее время меня [так] тревожит. Ведь почти все лето он и лечился, и отдыхал, а поправился плохо... Несмотря на такое здоровье, он работает непосильно, чтоб сводить концы с концами в это трудное время... Живем мы очень экономно, ничего лишнего себе не позволяем. Часто Ни говорит: «Мы живем, как в монастыре. Никаких развлечений, визитов, поездок (кроме необходимого лечения). К нам приходят, а мы — никуда». И несмотря на такую жизнь, денег едва хватает... Ни очень заботлив, [так] старается окружить нас возможными удобствами и мучится, если [мне] нельзя ехать лечиться или провести лето у моря или в деревне... Я так избалована его любовью, его необычайным отношением к себе. И часто кажется мне, что я мало ценю такое отношение, близость такой души, как [мой] Ни... Сейчас эта мысль так остро встала предо мной, и мне так больно, и я так хочу сделать все, все,

32//33

чтоб [моему] Ни было хорошо... «Ты у меня одна», — слышу его голос... Знаю это, всегда знала и знаю, а все же иногда мало ценю, мало осознаю (как сейчас) всю значительность и ценность этих слов... Избалованные дети всегда эгоистичны. Вот и я сознаю сейчас с особенной остротой эту свою избалованность и обвиняю себя в эгоизме — правда, часто бессознательном. А Ни в сущности так мало нужно. Я редко видела человека столь скромного, скажу даже — аскетически скромного в своих потребностях. Он не терпит роскоши, очень аккуратен и экономен. Ничего лишнего себе не позволяет...

[Наши вкусы в этом сходятся,] и говорю я об избалованности не в смысле комфорта, а самого главного: его заботы, внимания и к внутренней и к внешней жизни моей... [Боже! Как возблагодарить мне Тебя за то, что Ты дал мне в лице моего Ни.] В Ни я нашла то, чего, мне казалось, в жизни найти нельзя... Широкий и свободный ум, глубину и какую-то детскую чистую и правдивую душу. Весь он — устремление ввысь и вдаль, его дух не знает покоя, все его творчество — бурный поток, несущий его вперед и вперед. Недавно он сказал мне: «Мне кажется иногда, когда я думаю о себе, что я человек, бросившийся с корабля в бурные волны океана и с огромными усилиями плывущий к берегу».

«Но ты не один, Ни, — говорю я. — Ты — с Христом».

«Да, конечно, но я христианин, бросившийся в мир, чтобы решать проблемы, связанные с миром, его судьбой...»

Ни очень одинок. Единственный человек, с кот<орым> он сохраняет дружеские отношения еще с киевского периода жизни, это — Л. И. Шестов. Несмотря на различие взглядов, они очень ценят друг друга, любят беседовать и много спорят при встрече... С остальными у него — знакомства или полная отчужденность…

О «себе», о «своем» более глубоком, интимном и он, и я говорим только друг другу. И это с первого же дня встречи...

Пятница, 26 окт<ября>

Мы давно собирались посмотреть советский фильм «Гроза» по Островскому. Наконец, сегодня решили ехать. К нам присоединился Фед. Ив. Либ (помешанный на России и всем русском)... В чудесный осенний день проехали весь Париж, такой красивый, серо-пепельный и будто затихший под нежным дыханием осени. И как бы вразрез с этим впечатлением пе

33//34

ред нами, в фильме, пронеслись картины такого дикого варварства, грубости и цинизма, что вернулись мы подавленные и мрачные... Если фильм имел целью пропаганду, то эта пропаганда достигла только одного: возмутить душу каждого хоть сколько-нибудь культурного человека против России и русских... И я думала: мы покинули Россию уже 12 лет. Какой бы показалась нам она теперь, если б мы вернулись? Не такой же ли, как этот фильм? Ведь эти годы не подняли, а опустили духовный и культурный уровень народа. Пусть он стал сознательнее в смысле отстаивания своих политических прав, но духовные основы его окончательно расшатаны, вера убита, нравы огрубели. И мы увидели бы перед собой нечто столь чужое и чуждое, что с тоской оглянулись бы назад, на «гнилую» Европу...

Суббота, 27 окт<ября>

Ни, [бедный,] чувствует себя нехорошо. Доктор нашел у него болезнь желудка. На днях будет рентгенизировать его.

После обеда ходила к столяру заказать полки для книг Ни. Столяра не было дома, если домом можно назвать деревянную лачугу, заваленную хламом, с завалившимся забором. Так живет большинство людей в этой прекрасной, свободной Франции, да и всюду... Республика, монархия, коммунизм — а богатые и бедные все те же. И так будет до тех пор, пока люди не поставят духовные ценности выше материальных. Но будет ли это когда-нибудь? Христос спрашивает: «Найду ли веру на Земле?^[75]» А что такое вера, как не наивысшая духовная ценность? И если она исчезнет, то что же останется? Голые аппетиты и инстинкты, и борьба: кто кого сильнее.

За чаем Ни говорит: «Я всегда очень любил хлеб и шоколад, и вот теперь мне это запрещено».

Я: «Значит, это твоя аскеза».

Я думаю, что настоящая аскеза — это та, которую Сам Бог назначает нам, а не мы ее выдумываем для себя... Каждый из нас всегда чего-нибудь хочет, и Бог именно этого нас иногда

34//35

лишает, как мудрый воспитатель. Так любящий отец лишает ребенка лакомств... А вот святые ничего не хотят, кроме того, чего хочет Бог, и потому Бог дает им все самое ценное и важное для них.

Воскресенье, 28 окт<ября>

Утром я на обедне в St.-Germain. Оттуда захожу пить кофе в кафе Flore и пешком иду до B<oulevar>d Montparnasse, где сажусь на 89 и еду домой (обычный мой маршрут по воскресеньям). Очень люблю я церковь St.-Germain. Снаружи совсем деревенская, а внутри строгая и простая. Чудесный органист Андре Маршаль (слепой)...

К чаю (5 ч.) у нас М-me Лотт (жена проф<ессора> истории Сорбонны), женщина весьма ученая, живая, она — русская, но фран<цузской> культуры, давно живущая во Франции. Затем Р. Г. Осоргина^[76], Ф. И. Либ и П. К. Иванов^[77]. Ниоживляется, как всегда в обществе. Говорят на самые различные темы: о еврейском вопросе, о фашизме, и гонениях на Церковь в Германии и пр.пр.

Понед<ельник>, 29 окт<ября>

Скучная поездка в Префектуру за carte d'identite*. Стоя там в очереди, думала: «Для чего все это? Как люди усложнили свою жизнь какими-то ненужными формальностями, какими-то 'проволочными заграждениями' друг против друга и против всех». Но с удовольствием проехала Париж с загорающимися в сумерках фонарями и оживленным бульваром St.-Michel, где много лет тому назад я и сестра жили в одном фр<анцузском> пансионе и ходили на лекции в Ecole des hautes etudes sociales**.

Вечером, читая вслух «Войну и мир», обратила внимание на то место, где Толстой говорит о вреде плодов с дерева познания. Покажу это место Л. Шестову. Это — его тема.

Втор<ник>, 30 окт<ября> 34

Первая лекция Ни по истории русской мысли^[78]. Слушателей много, но состав какой-то неопределенный. Несмотря на нездоровье и усталость, Ни читал хорошо, оживленно. Нездо-

* Удостоверением личности (фр.). ** Высшая школа общественных наук (фр.).

35//36