место… Он сказал:
– Дома поговорим…
В детстве я очень боялась этой фразы. Она ассоциировалась у меня с очень тяжелыми разговорами с отцом, выяснением отношений, упреками. С самого раннего возраста отец держал меня на крючке этой убийственной фразой.
Помню случай. Поехали мы в деревню, к родственникам. Взрослые сидят за столом, я скучаю, слоняюсь по большому дому, заглядываю в шкафы, пробую на вкус все то, что нахожу в кастрюлях и сковородках на кухне, гуляю по двору, пытаюсь познакомиться с собаками и кошками… И вот однажды в сенях я открыла буфет и увидела картонную коробку, полную яиц. Я не знаю, зачем я это сделала, но мне почему-то захотелось разбить их (цок-цок-цок) ровно, вдоль домотканой полосатой дорожки, как раз на красной полосе…
Шуму было много. Все взрослые в основном смеялись. И только отец, взглянув мне в глаза, сказал:
– Дома поговорим.
Меня никогда не били, не пороли. Но лучше бы выпороли…
Или вот. Снова в гостях, я – уже подросток. Сижу за одним столом со взрослыми. Половину из того, о чем они говорят, не понимаю. Мне скучно. Начинаются танцы. Меня приглашает друг отца, Борис. Высокий, хорошо одетый мужчина, от которого пахнет коньяком. Я в тоненьком платье, он обнимает меня так, что у меня начинают пылать уши. И оторваться от него не могу – боюсь, и противно, что лапает меня… Спрашивает: у тебя есть мальчик? Я говорю, что нет. И он со вздохом: они ничего не умеют, эти мальчики… Я тогда не понимала, что именно он имел в виду. И что мальчики должны уметь. После танца я пошла в ванную комнату, привести себя в порядок. У меня было такое чувство, будто бы меня прилюдно раздели. Когда выходила, столкнулась с отцом, который, вероятно, поджидал меня.
– Ты зачем с ним танцевала, а? Он же тебе в отцы годится?!
– Но он сам пригласил… Ты же знаешь…
– Ладно, – я видела, что его всего трясет, – дома поговорим…
Но дома он со мной не говорил. Они ругались с мамой. Тихо так, но все равно ругались. Я услышала лишь ключевую фразу, которая мне все и объяснила: «Не хочу, чтобы наша дочь выросла шлюхой».
А дочь выросла авантюристкой, прохиндейкой, легкомысленной особой… Что правда, то правда…
И я сбежала. Помощник консула отвез нас в ту квартиру, которую снимали мои родители, пока разыскивали меня, мы тепло распрощались. Мама плакала… А я вдруг отчетливо представила себе весь тот ужас, что мне сейчас предстоит, – разговор с родителями. Ведь мне придется отвечать за все, что случилось со мной… И за роман с Тони, и за все потерянные нашей семьей деньги, и немалые деньги… А у меня просто не было сил разгребать весь этот кошмар…
Я знала, что все то время, что мы еще пробудем в Варне, пока не купим билеты, и даже время в полете, не говоря уже о возвращении в Москву, домой, родители будут пилить меня, безжалостно упрекая за все, что я натворила. Что я попросту разорила их, не говоря уже о том, что сама испортила себе жизнь и что теперь меня, по всей вероятности, может ждать только тюрьма… И если поначалу они начнут издалека, из детства и школьных лет, моей средней успеваемости и подростковой неуправляемости («…все дети как дети, а ты готова спать, не снимая ролики…» или «…думаешь, мы с папой не понимаем, что твой мотоцикл – это способ убежать от проблем, от одиночества, от самой себя?! Но так нельзя жить, надо смотреть жизни в глаза, надо понимать, что ты родилась женщиной, а не мужчиной и что тебе надо хотя бы изредка надевать платья, красить губы…»), то потом краски будут сгущаться, и отец не поскупится на крепкие выражения. И пока мама будет вспоминать всех тех потенциальных женихов, которых я упустила, отец заклеймит меня позором, непременно обзовет (в который уже раз!) шлюхой и бросит в сердцах, что мне не хватит всей жизни, чтобы расплатиться с ним за свое легкомыслие… Я так хорошо представляла себе наш разговор, что меня заранее тошнило от надвигающихся разборок с самыми моими близкими людьми. А ведь они могли бы повести себя и по-другому. Пожалеть меня, обнять, поцеловать в мою облысевшую голову и сказать, что готовы забыть все, лишь бы не травмировать меня, не вспоминать весь этот кошмар…
Но по выражению их лиц я понимала, что ждать такого выражения родительской любви не приходится. Но и давать себя на съедение самым близким людям я тоже не собиралась. От меня и так почти ничего не оставалось… Так, тонкая оболочка человеческого существа…
В одном кармане джинсов я судорожно сжимала теплый бумажный рулончик – подарок Тони, деньги, что он успел сунуть мне перед тем, как его убили. В другом я хранила возвращенные мне матерью Тони (под нажимом помощника консула) свои паспорта: заграничный и российский, внутренний. С этими сокровищами я могла обрести настоящую свободу – раствориться в благословенной, теплой, чудесной стране Болгарии (чтобы меня потом долго искали и не нашли)…
Мы уже поднялись по лестнице и остановились перед дверью квартиры (где мои родители готовились меня морально высечь), как я, вдруг резко повернувшись и взглянув им в глаза, сказала:
– Я ухожу. Вернусь к вам, когда соберу пятьдесят тысяч долларов. Пожалуйста, не подключайте больше консульство, у них там и так много работы… Я не маленькая, не потеряюсь… Деньги у меня на первое время есть, документы тоже… Простите меня…
Они не успели ничего мне ответить, как я бросилась вниз по лестнице, выбежала на улицу и помчалась куда глаза глядят, подальше от этого дома, от моих «самых близких людей»…
8
Я не стала обманывать Нуртен, сказала ей, что завтра утром уезжаю в Германию. Нелегально. Что у меня там подруга, которая обещала помочь мне с работой. Нуртен не надо ничего объяснять. Она и так отлично понимает, что я не могу целыми днями гладить ее белье да доить коз. Что я еще слишком молода, чтобы не желать себе лучшей жизни. К тому же она знает мое отношение к мужчинам, а потому верит мне, что я отправляюсь в Германию не к мужчине, а на самом деле к подруге. Она переживает за меня, спрашивает, не опасна ли моя затея. Нуртен в этот вечер особенно хороша. В новых темно-синих шароварах, в белой блузке и вязаной украшенной вышивкой с орнаментом красной жилетке, она сосредоточенно выбирает из рассыпанной на чистом, гладком столе фасоли мусор (соломинки, сухие веточки, комочки глины). Мужа дома нет, а потому она позволяет себе снять с головы привычный платок, который она, как и все местные женщины, повязывает сзади на шее, и продемонстрировать мне свою новую стрижку. У нее, как и у всех турчанок, густые, роскошные волосы. Сколько раз я спрашивала ее, почему они до сих пор, как и сто лет назад, прячут волосы под платки, но ответа так и не получила. Девушки же и молодые женщины, не обремененные привязанностью к традициям, ходят в джинсах и с распущенными волосами… И что удивительно, если мои соотечественницы делают все возможное и невозможное, чтобы их волосы были гуще, а прическа – объемнее, то здесь все наоборот – они стесняются своих пышных грив, им хочется иметь тонкие, редкие волосы и желательно светлого оттенка…
Глядя на волосы Нуртен, любуясь их блеском и густой шелковистостью, я не могу не вспомнить себя в то время, когда впервые появилась в Страхилице… Купив на деньги Тони маленький дом и успокоившись, что меня здесь уже никто не найдет, я решила всерьез заняться своим здоровьем. Познакомилась с хорошим русскоговорящим доктором, который помог мне пройти обследование внутренних органов. Оказалось, что я в принципе здорова, хотя и выгляжу как покойник. «Это нервы, – сказал мне доктор Красимир Тодоров. – Я выпишу вам, Наташа, препараты железа и витамины плюс хорошие французские таблетки от депрессии… Вам следует хорошо питаться, много спать и почаще бывать на свежем воздухе». Золотые слова.
– А что мне делать с волосами? Вернее, как бороться с их отсутствием? Поверьте, у меня были хорошие, густые волосы…
Он посоветовал мне маски из сока лука или чеснока, кислого молока, оливкового масла…
Вернувшись от доктора, я целый вечер посвятила своим волосам. Вернее, тому, что от них осталось. Натерла лук, отжала сок, смешала с медом, оливковым маслом и принялась втирать в кожу головы. Запах стоял ужасный, и мне казалось, что вот-вот в дверь кто-нибудь постучит и скажет: эй, русскиня, ты чем это таким занимаешься, что вся Страхилица провоняла луком?! Но никто, понятное дело, не пришел. Никому не было дела до русскини… Однако спустя несколько месяцев волосы мои восстановились. Для этого, помимо масок и мытья головы хорошими витаминными шампунями, мне пришлось несколько раз коротко стричься, чтобы избавиться от поломанных, больных волос.
