поднимаемых ею проблем. Как часто евреи в отчаянии взывали к Творцу: 'Пробудись, почему спишь Ты, Господи? Пробудись, не оставь навсегда! Почему скрываешь Ты лицо Свое, забываешь, что мы бедны и угнетены?.. Встань на помощь нам и выручи нас ради милости Твоей! '$20, В этих словах выражена такая сила отчаяния, что они подошли бы мученикам лагерей смерти.
Верующий человек не может примириться с торжеством злых сил в истории. Отчаяние вызвано молчанием Бога перед лицом зла. О том же сокрушался Иешаягу: 'Оставил меня Господь и забыл меня Господь!'$21. Очевидно, что в этих случаях речь не идет о наказании за грехи. Наказанный Богом не чувствует себя забытым. Весь ужас в осознании Божьего равнодушия, Его безразличия к человеческой судьбе. Верующие всегда понимали, что страдания нельзя объяснить только наказанием за грехи. Слишком часто бедные расплачивались за богатых, порок торжествовал, а Всевышний молчал.
Бог 'отсутствовал' в каждом поколении, в еврейской истории был не один Освенцим. И негативная реакция на него — неверие — тоже не нова в еврейской летописи духовных исканий. У каждого поколения были свои радикальные теологи. Но Израиль всегда держался на людях веры, которые, казалось, будучи совершенно покинуты Богом, без колебаний отвергали любые сомнения в милости Творца. Несмотря на то, что ужасный опыт должен был привести их к выводу, что нет ни суда ни Судьи, они продолжали утверждать: 'Есть суд и есть Судья!' Это слова раби Акивы, который стал символом величайшего мужества перед лицом невероятных мучений.
И все же как люди веры решали проблему теодицеи? Не стоит и говорить о том, что они отвергали примитивную мысль о прямой и непосредственной связи воздаяния с грехом. Однако наши мудрецы никогда не говорили об отсутствии Бога. Только о Его молчании. Молчать может лишь тот, кто присутствует. Мудрецы как-то ухитрялись избегать категоричности, не упрощая проблемы. Тот же Ирмеягу, сетовавший на то, что злодеи процветают, называл Бога 'судья праведный'$22. Он предсказал, что Храм будет разрушен за грехи народа. Хавакук, жаловавшийся, что Бог спокойно смотрит, как злодеи истребляют праведников, там же говорит о Божьей каре, постигшей халдеев, 'народ жестокий и стремительный'$23. Эта драма наиболее ярко выражена в парадоксальных на первый взгляд словах Иова: 'Пусть Он убьет меня — на Него надеюсь'$24. Невозможно более полно выразить веру в Бога. Но все же в словах Иова содержится элемент спора, поскольку факты жизни, казалось бы, противоречат безоговорочной вере. Как же праведникам удалось все-таки сохранить веру в Бога истории, Который руководит судьбами людей? И это несмотря на то, что их собственный опыт полностью противоречил вере…
Впрочем, еще больше поражает тот факт, что хотя еврейский народ полностью сознавал противоречие между историей и учением иудаизма, он тем не менее строил свою жизнь на библейских откровениях: жизнь — это добро, смерть — это зло; история в руке Божьей, и все зависит от того, насколько евреи следуют Торе. Являясь свидетелем истории, еврейский народ обосновывал свое историческое существование словами псалмопевца: 'Близок Господь ко всем призывающим Его, ко всем, которые призывают Его в истине'$25.
И нельзя сказать, что евреи были наивны. Как бы они могли после опыта пророков и испытанного ими страшного молчания Бога три раза в день повторять в своих молитвах, что 'Господь добр ко всякому'$26, если бы не знали какой-то великой истины, поддерживающей их силы? Эта истина содержится в комментариях к словам псалмопевца: 'Хранит Господь верных'$27.
Слово эмуним ('верные') одного корня со словом амен ('верю'). Мидраш заключает, что 'верные' — это те, кто говорят амен, то есть заявляют о своей безоговорочной вере. Например, в ежедневной молитве евреи благословляют Всевышнего, 'Который воскрешает мертвых'. Этого еще не произошло, но евреи верят, что так будет. Они молятся: 'Благословен Избавитель Израиля!' Они еще не свободны, но верят, что этот день непременно настанет.
Наши мудрецы не закрывали глаза на факты истории. Эти факты иногда противоречили учению, декларирующему участие Бога в истории. Несмотря на это, мы верим, что Всевышний не безразличен к делам человеческим и исполнит все, что обещал Своему народу, если не сейчас, то в будущем.
Какова идея этого мидраша? Бог именно таков, каким Его представляет иудаизм. Пусть многие Его атрибуты пока не проявляются в истории — они еще откроются нам. Что подтверждает такую мысль? Мы уже говорили о двух разных формах эстер паним. Одна из них — кажущееся безразличие Бога к судьбе человека. На это намекает пророк Иешаягу: 'Истинно Ты Бог прячущийся, Бог — спаситель Израиля' 28. По Иешаягу, 'сокрытие лица' — не наказание, а неотъемлемый атрибут Всевышнего. Таков Бог, Который прячется. Человек может искать Его и не найти. Бог, в таком случае, прячет Свое лицо не в ответ на поведение человека, а потому, что Он по собственной воле принял на Себя такое свойство. И вовсе не из-за равнодушия к судьбе человека. Сокрытие лица Бога — это атрибут Спасителя Израиля. Каким-то таинственным образом прячущийся Бог является тем самым Богом, Который спасает. И поэтому Иешаягу говорит: 'И буду я ждать Господа, скрывающего лицо Свое от дома Яакова, и буду уповать на Него'$29. Можно надеяться на Бога, скрывающего Свое лицо, раз это и есть Бог-Спаситель. Но каким образом 'сокрытие лица' связано с проявлением Бога как спасителя? Обратимся к Талмуду. Элиша бен Абуя, тот самый мудрец, что сошел с пути Господа из-за проблемы теодицеи, обратился к своему бывшему ученику раби Меиру с вопросом: 'Что означают слова Коэлета'…и то и другое сделал Бог…'$30? Раби Меир ответил: 'Святой, да будет Он благословен, ко всему, что Он сотворил в мире, создал также и противоположность. Он создал горы и холмы, океаны и реки'. На это Элиша возразил: 'Не так говорил твой учитель раби Акива: 'Бог сотворил праведников, и он же сотворил злодеев. Он создал рай и Он же создал ад'$31.
Недаром в Талмуде упомянуто, что разговор между мудрецами состоялся после того, как Элиша пошел по пути порока. Это указывает на то, что тема их беседы имеет отношение к проблеме веры, которая мучила Элишу. Раби Меир говорит здесь об общих диалектических принципах творения, неотделимых от законов природы. Ко всему, что сотворено, Бог создал также противоположность. Иначе и быть не может. Не бывает гор без долин. Вещь определяется своими границами. Ее можно опознать по контрасту с ее противоположностью. 'А' обладает индивидуальностью поскольку оно ограничено, поскольку оно имеет свое отрицание в 'не А'. Раби Акива, по-видимому, декларирует все тот же диалектический принцип, но он выражает его в понятиях этики: без добра нет зла, без зла нет добра. Почему же Элиша возражает раби Меиру, сформулировавшему диалектический принцип в общем виде, и придерживается формулировки раби Акивы, ограничившего его этическим приложением?
Есть огромная разница между тем, как понимает диалектику творения раби Меир, и тем, как хочет ее понимать Элиша. Этот пример, на котором так настаивает Элиша, тоже демонстрирует диалектику. Пример раби Меира, надо сказать, кажется не очень удачным. Лучше было бы указать на диалектический контраст гор и долин, океанов и материков, а не гор и холмов, океанов и рек. По-видимому, раби Меир считает, что диалектика творения — это не чистые противоположности. Контраст не абсолютен, а относителен. Нет абсолютной долины, как нет и абсолютной горы; самая высокая гора — это лишь большой холм, а самая глубокая долина — тоже маленький холмик. То же и с противопоставлением воды и суши. Материки и океаны не абсолютно 'чужды' друг другу. Разница всего лишь относительна, как разница между океанами и реками, между 'больше' и 'меньше'. Нет ни абсолютной пропасти, куда можно провалиться, ни абсолютных высот, до которых можно подняться. Элиша не может принять этого, ведь, в сущности, его бывший ученик говорит здесь именно о проблеме добра и зла. Если противоположности Творения абсолютны, то тогда добро и зло — тоже абсолютны и Создатель отвечает и за то и за другое. Значит, Бог действительно стоит вне добра и зла, поскольку Он одинаково относится и к тому и к другому. Тогда можно сказать, что этические соображения Ему безразличны. Если так, значит Элиша прав: нет ни суда, ни Судьи. Поэтому ему ближе постулат раби Акивы, формулировка которого действительно вроде бы предполагает такое безразличие Бога или Его безответственность. По этой версии праведник и злодей — противоположности. Бог сотворил того и другого — так Элиша понимает мысль раби Акивы. Злодей остается злодеем, а праведник — праведником; нет смысла осуждать первого и хвалить второго, такими уж создал их Бог. Они — частицы вселенной, которой они безразличны. Тогда и сам Элиша оправдан, Но такой интерпретации и хочет избежать раби Меир, приводя свой 'неудачный' пример. Противоположности не абсолютны, они не являются категориями Творения. Раби Меир не спорит с раби Акивой. Это Элиша настаивает на такой интерпретации слов мудреца. Раби Акива вовсе не хотел сказать, что добро и зло — индифферентная неотъемлемая часть вселенной. Всей своей жизнью он противостоял такой концепции. И Элиша, конечно, знал об этом. Он хитрил, когда говорил своему бывшему ученику: 'Не так объяснял это твой учитель раби Акива…' Раби Меир выражал свою идею в общем, ему не хотелось приводить в пример праведников и
