предлагает себя в жертву. Бог сам избирает смерть, он знает, что делает. И умирая, он не страдает как бог. Он страдает только как человек, и это муки одного человека. А когда ребенок у входа в газовую камеру говорит своей матери: 'Мама, я же был хорошим мальчиком!' — это нечто иное. Это и есть распятие. Другого одиннадцатилетнего мальчика везли в вагоне для скота в Треблинку. Можно было только стоять, прижавшись друг к другу. Люди задыхались. Трупы сползали на пол, и на них наступали еще живые. Мальчик закричал своему отцу: 'Папа! Мы идем к маме. Я вижу ее. Эй, откройте двери! Застрелите нас! Пусть уже будет конец всему!' Это тоже распятие в моем понимании. В лагере восьмилетний ребенок сошел с ума, он бегает и кричит: 'Я хочу воровать, я хочу грабить, я хочу есть, я хочу быть немцем!' Это тоже распятие. И страдают не боги, а люди, миллионы людей на протяжении всей еврейской истории. Христианская идея о том, что самое страшное преступление человека — убийство бога, — это опаснейшее заблуждение. На самом деле, самый ужасный грех — убийство человека. Замучить одного невинного ребенка — это бесконечно более тяжкое преступление, чем убийство какого бы то ни было бога. Если бы церковь вместо того, чтобы мстить за мнимое богоубийство, старалась бы не допустить убийства людей, в мире было бы гораздо меньше горя. Может быть, удалось бы избежать Освенцима и Треблинки. Но, к сожалению, учение о богоубийстве стало поводом к убийству людей. Жаль того бога, который предстает в таком неприглядном виде!
Бог не может пострадать от вражды к Нему человека. Разве в человеческих силах повредить Богу? Вот Всевышний страдает, оттого что человек делает зло своему ближнему. Он льет слезы из-за страданий Своих рабов, из-за мучений невинных. В молитвах Судного дня сказано, что Бог страдает, отворачиваясь от восставших на Него. Он долготерпелив и страдает вместе с жертвами, которые расплачиваются за Его долготерпение и милосердие. Как же Он должен любить мучеников, если уж терпит Своих врагов! Народ Израиля делит с Богом все трудности, которые Он переживает, пока человечество движется к своей конечной цели. В любой момент истории положение Израиля показывает, в каком состоянии находится человеческий дух. Бог, который руководит людьми 'без применения силы', послал в мир Свой народ, лишенный силы и власти. В этом суть конфликта Израиля с миром. Бог сделал евреев пробным камнем христианства. Всевышний испытал Израилем западную цивилизацию, и она не выдержала проверки. Страшный моральный кризис привел западный мир к величайшей мировой трагедии — Катастрофе европейского еврейства.
Свидетель после Катастрофы
Однако оправдывает ли все, сказанное выше, молчание Бога во время Катастрофы? Как уже было отмечено, мы не пытаемся здесь объяснить, а тем более оправдать поведение Бога. Мы хотим показать, что понимает иудаизм под верой независимо от нашего современного опыта. И конечно, вполне обоснован вопрос: можно ли верить после Катастрофы? Мы, современники трагедии, склонны отвечать на него быстро и очень эмоционально. Это нетрудно понять. Мы слишком близки к Катастрофе, чувствуем себя глубоко причастными к событиям недавнего прошлого. Тем не менее важно прежде всего ясно представить себе проблему, постаравшись на время сдержать эмоции. Еврейские радикальные теологи и многие другие, менее изощренные люди, не находят иного ответа, кроме отрицательного. Но они не видят всей глубины проблемы. Ведь под сомнение ставится способ Божьего руководства миром и человеком. В сущности сомнения в справедливости Бога не могут зависеть от количества невинно пострадавших. Разве существенно, сколько было жертв? Те, кто ставит под сомнение справедливость и милосердие Творца из-за страданий шести миллионов, могут задать те же вопросы в связи с муками одного невинного младенца. Проблема веры не зависит от того, исчисляются жертвы миллионами или сотнями тысяч. Эта мысль четко выражена Рамбаном в его труде 'Шаар а-гмуль': 'Дилемма теодицеи — это дилемма индивидуума… Проблема не станет менее значительной, если пострадавших будет немного. Она не усложнится, если их количество увеличивается. Ведь мы говорим не о человеке… Все дела Его совершенны, все пути Его праведны. Тут невозможны обман и извращения'. Трудно оценить значение этого высказывания, поддавшись эмоциям. Как можно сравнить страдания одного человека и множества людей? Кто посмеет поставить на одну доску смерть одного ребенка и гибель полутора миллионов еврейских детей?! Если мы судим деяния человека, то подобные сравнения недопустимы. Тогда имеют смысл утверждения о большей или меньшей несправедливости. Трагедия одного человека несопоставима с мучениями миллионов. Вина убийцы одного человека отлична от вины убийцы многих людей. Нет более ужасного преступления, чем планомерное уничтожение нацистами евреев. Но когда речь заходит о деяниях совершенного Бога, мы сталкиваемся с абсолютными категориями. Страдания одного невинного так же непостижимы, как страдания миллионов. Разницы нет не потому, что страдания миллионов значат так мало, а потому, что абсолютно справедливый Бог не может быть 'чуточку' несправедливым. В сфере абсолютного мельчайшая несправедливость становится абсолютной. Бесконечно милосердный Бог не может иногда проявлять безразличие. Безразличие Бесконечного — это бесконечное безразличие. Так Элиша бен Абуя потерял веру, столкнувшись со страданиями одного невинного. Альбер Камю в своем романе 'Чума' касается этой проблемы. Он описывает священника, славящего Бога, пославшего кару на город грешников. Но его вторая проповедь — признание неразрешимости проблемы теодицеи. Что же произошло между двумя проповедями? Священник стал свидетелем мучений одного умирающего от чумы ребенка. Этого было достаточно, чтобы человек совершенно изменился. В конце концов священник умер, не вынеся душевных мук.
При правильной постановке вопроса мы увидим, что Катастрофа укладывается в вечную проблему теодицеи, рассматривавшуюся еще Эпикуром. Если Творец хочет предотвратить зло, но не может, значит, Он не всемогущ. Если Он может сделать это, но не желает, значит, Он не благ. Если же Он и может и хочет, откуда же тогда берется зло? Во все времена все верующие люди задавали себе эти вопросы. Они обсуждаются в 'Государстве' Платона. Уже тогда были люди, которые считали, что раз в мире есть зло, значит Бог не участвует в истории, не интересуется земными делами и человеком. Если бы Всевышний знал, разве бы Он терпел зло, которое творится под солнцем? Эти же аргументы послужили последователям Аристотеля, утверждавшим, что Бог не занимается судьбами отдельных людей и ничего о них не знает. Таковы были предвестия того, что в наше время называется радикальной теологией.
Вопросы к Богу по поводу Катастрофы, вызванные только ее масштабами, выглядят этически спорными. Понятен человеческий ужас перед страданиями миллионов, но почему 'гуманнее' мучения одного человека? Наоборот, моральнее вопрошать Бога об одной истерзанной душе. В категориях Бога размеры зла не могут иметь цены. Представлять себе это иначе — значит самому быть безразличным к несправедливости и страданиям. Предполагать, что с меньшим количеством зла можно примириться, — аморально. И действительно, трагедия европейского еврейства произошла именно потому, что человечество было готово терпеть зло поменьше Катастрофы. В этом суть вины современного человека. Если мы решаемся вопрошать о путях Всевышнего, сперва следует вникнуть в суть отношения Бога к человеку. Даже если останутся неразрешенные вопросы, правильная постановка проблемы Катастрофы позволит нам осмысленно жить дальше. Лишь представив себе широкий интеллектуальный масштаб нашей проблемы и ее решающее этическое значение, мы обнаружим, что она сводится к извечному вопросу о целесообразности мира, в котором существуют страдания невинных. Это заставит нас задуматься о том, почему и зачем Бог создал мир людей.
Безгранична ли терпимость Всевышнего? Долго ли Он будет ждать духовного возвышения человека? Никто, кроме Творца, не может ответить на этот вопрос. Сколько Бог будет терпеть свое неудачное творение — это тайна бытия. Бог 'виновен' в том, что сотворил мир. Но разве Он виновен в безразличии к человеку? Насколько необъятно Его милосердие? Как определить тот момент, когда злоупотребившие данной им Богом свободой люди заслужат Его кару? Можем ли мы измерить силу Его любви даже к злодеям? Мидраш рассказывает, что когда воины фараона тонули в Красном море, ангелы на небесах, как обычно, приготовились петь свою ежедневную хвалу Всевышнему. Но Господь их остановил: 'Творения рук Моих тонут в море, а вы собираетесь петь гимн?!' Приговор не исполняется с легкостью. Ведь даже 'неудачные творения' — Его рук дело.
Раздумывая над уроками Катастрофы, мы спрашиваем, остался ли еврейский народ свидетелем
