но внутренне удрученного. Архитекторам же, никак не могущим понять, чего же от них хотят, Ферми пояснил, что они должны изобразить неудачливого ученого, 'который не открыл деления ядер'. Великий Ферми, конечно, имел в виду себя…
Всегда ли справедливо присуждались Нобелевские премии?
Всегда ли был справедлив в своих решениях Нобелевский комитет Шведской Академии наук? Ведь его мнение котируется в мире очень высоко. С присуждением Нобелевских премий имена ученых прочно и основательно вписываются в священные книги Храма науки. К сожалению, не всегда. Нет-нет, да и встретятся необъективные оценки результатов деятельности того или иного ученого, останутся в тени наиболее достойные.
В их число, как ни странно, на первых порах организации Нобелевского фонда попал Дмитрий Иванович Менделеев, создатель всей периодической системы химических элементов, хотя за большой вклад в изучение отдельных элементов Нобелевских премий в разные годы (1904 и 1906) были удостоены У, Рамзай и А. Муассан.
Удивительно, что не заслужил внимания этого компетентного органа основоположник химической термодинамики и статистической механики американец Дж. У. Гиббс. Правда, когда только начали присуждать Нобелевские премии, согласно завещанию Альфреда Нобеля их полагалось вручать только исследователям, находящимся в периоде творческого расцвета. Хотя Гиббс был уже стар, но по вкладу, который он внес в науку, ему все-таки могли бы сделать исключение. Ведь за дело, начатое Гиббсом и которому он отдал жизнь, их потом раздавали направо и налево.
Очень обидно и за изобретателя радио A.C. Попова. Хотя 24 марта 1896 года этот выдающийся русский физик в присутствии членов Российского физико-химического общества впервые при помощи сконструированного им устройства передал на расстояние короткую радиограмму, состоящую всего из двух слов — 'Генрих Герц' — в память великого ученого, вместо него 'за работы по созданию беспроволочного телеграфа' в 1909 году Нобелевские премии по физике были присуждены Г. Маркони и Ф. Брауну. Досадная оплошность произошла, по-видимому, потому, что Попов свое открытие вовремя не запатентовал. Сыграло роль и еще одно обстоятельство.
Вслед за Поповым Маркони создал свой радиопередатчик с антенной и, усовершенствовав его, добился хорошего обеспечения дальности передачи, вплоть до установления связи через Атлантический океан. В крупных ученых кругах того времени идея передачи радиоволн на огромные расстояния считалась просто абсурдной: тогда думали, что радиоволны, как и световые лучи, распространяясь в окружающей среде прямолинейно, никак не могут 'обогнать' нашу круглую планету. Дилетанта-самоучку Г. Маркони это мнение, быть может, из-за недостатка образования, к счастью, с пути не сбило. Пренебрегая им, он к 1901 году блестяще доказал, что осуществить радиосвязь через континент возможно, а значит и сама идея состоятельна.
Это был второй случай в истории радиотехники, когда свершившийся факт поколебал взгляды упрямых теоретиков и заставил их искать в природе что-то такое, что 'помогло' радиоволнам вопреки фундаментальному закону пересечь океан. И действительно в верхней части атмосферы ими был обнаружен новый особый слой — ионосфера, который отражал и возвращал радиоволны обратно на Землю. Вот к чему привело упорство 'самоучки', отказавшегося считать принцип прямолинейности в распространении волн незыблемым. За открытием в радиотехнике последовало открытие ионосферы Земли.
Будет справедливым вырвать из небытия имя еще одного большого неудачника в науке — английского химика и физика У. Крукса, который за четыре года до Попова додумался до принципиальной схемы осуществления радиосвязи. Однако этому бедняге фатально не везло на научной стезе. Из-за несобранности и неумения добиться конечного результата Крукс 'прозевал' как минимум три Нобелевские премии.
Он фактически первым подал идею о возможности радиосвязи и провел важные эксперименты. Дотошно исследуя катодные лучи в так называемых 'круксовых трубках', он также первым вышел на Х-лучи, но, столкнувшись с неизвестным излучением, не проявил настойчивости идти дальше и тем самым предоставил возможность открыть эти лучи Рентгену, обеспечив того Нобелевской премией, всемирной славой и почестями.
Первым высказал Крукс и мысль о существовании изотопов химических элементов (в 1886 году), однако забросил и эти перспективные исследования, позволив обнаружить первые изотопы Дж. Дж. Томсону. Когда же эту идею оседлал неутомимый Ф. Содди, то 'за исследование процессов образования и природы изотопов' Нобелевскую премию в 1921 году получил именно он, а не Крукс. Через год той же высокой награды удостоился коллега Содди но Лондонскому Королевскому обществу Ф.У. Астон, умудрившийся обнаружить 212 изотопов простых веществ на сконструированном им масс- спектрографе.
Но вернемся условно к. второй 'потере' премии Круксом. Итак, использование его вакуумных трубок позволяет Рентгену обнаружить новый вид электромагнитного излучения. Общественность настолько потрясена, что, пожалуй, нет человека, который остался бы в стороне от обсуждения этой удивительной находки. С одной стороны, открытие невероятно быстро обрастает нелепыми слухами и историями, с другой — неимоверно растет спрос на изготовление 'биноклей, позволяющих просвечивать наряды женщин'. Пресса негодует, называя возмутительной и недостойной саму возможность 'просматривать' людей, она требует сурово наказать Рентгена за дерзкую и безнравственную выходку.
В то же время ничто так не подстегивает развитие науки, как Х-лучи. Всего за год после 'бума' выходит более тысячи статей и сообщений, устраиваются широкие обсуждения исследований на семинарах и конференциях. Последующие работы в этом направлении столь серьезны и глубоки, что Нобелевский комитет только и делает, что отмечает их премиями.
Первым крупным после рентгеновских лучей становится открытие естественной радиоактивности, 'виновником' которого можно считать величайшего мыслителя нашей эпохи Анри Пуанкаре. Этот человек, чем-то похожий на Крукса и абсолютно равнодушный к почестям, расточал свои ценные идеи повсюду, благодаря чему его менее щепетильные коллеги делали головокружительные успехи, а сам он зачастую оставался 'у разбитого корыта'. Это в его светлой голове зародилась идея о предполагаемом излучении урана под воздействием света и возможной связи между флуоресценцией и рентгеновскими лучами. Заинтересовавшись ею, его тезка и соотечественник Анри Беккерель в 1896 году решил экспериментально проверить соображения Пуанкаре и 'случайно' натолкнулся на сенсационное явление: уран проявлял себя даже без какого-либо светового воздействия. Позже явление самопроизвольного излучения получило название радиоактивности. Кстати, аналогичное действие солей урана в темноте за 30 лет до Беккереля посчастливилось наблюдать, как мы уже знаем, Ньепсу де Сен-Виктору. Но из своих опытов он не сумел сделать существенных выводов и вывести новую закономерность в поведении природных сил. Его имя так и осталось для широкого научного круга неизвестным.
В 1914 году Нобелевский комитет довольно быстро (всего через два года) отреагировал на открытие немецким физиком М. Лауэ дифракции рентгеновских лучей в кристаллах. Сложные и красивые дифракционные картины убедительно свидетельствовали о волновой природе этих лучей. А что же 'главные исполнители' оригинального эксперимента его соотечественники В. Фридрих и П. Книпинг? Их вниманием беспардонно обошли. И не только их одних.
После открытия дифракции рентгеновских лучей в кристаллах над тем, как использовать это явление для выяснения молекулярной структуры, задумались отец и сын Генри и Лоуренс Брэгги. В результате своего поиска они заложили основы рентгеноструктурного анализа и, кроме того, дали теоретическое обоснование открытию Лауэ. В том же направлении работал наш соотечественник Георгий Викторович Вульф. Параллельно с Брэггами он установил четкую зависимость между длиной 'рентгеновской' волны и структурой кристаллической решетки веществ, которая сегодня вошла в учебники физики как формула Брэгга — Вульфа. Нобелевские премии 'достались' Брэггам, а вот вклад в науку Вульфа проигнорировали. Но почему?
