Кстати, немецкие заводы тоже могли работать спокойно: из Советского Союза в Германию шел цинк, каучук, никель, марганец, хром, нефть, лес, хлеб, хлопок и другое стратегическое сырье и сельскохозяйственная продукция. «Военные поставки из России в Третий рейх, — писал немецкий исследователь Гильдебрант, — помогли преодолеть внешнюю зависимость Германии от сырья и продовольствия». Позиция Сталина здесь понятна — пусть «капиталисты перегрызутся между собой», пусть истощат друг друга, мы вступим, когда нам это будет выгодно. А пока в «мировой пожар» надо подбрасывать дрова, не позволяя ему затухнуть. Поэтому СССР тайно снабжал Гитлера всем необходимым, предоставлял ему базы на своей территории и обеспечивал вывод Северным морским путем германского рейдера на английские коммуникации, а Молотов слал в Берлин поздравления по поводу взятия европейских столиц.
С допущенными к тайнам большой кремлевской политики Молотов откровенно высказывался о намерениях советского руководства: «Сейчас мы убеждены более чем когда-либо еще, что гениальный Ленин не ошибался, уверяя нас, что вторая мировая война позволит нам завоевать власть во всей Европе, как первая мировая война позволила захватить власть в России. Сегодня мы поддерживаем Германию, однако ровно настолько, чтобы удержать ее от принятия предложений о мире до тех пор, пока голодающие массы воюющих наций не расстанутся с иллюзиями и не поднимутся против своих руководителей… В этот момент мы… придем на помощь, мы придем со свежими силами, хорошо подготовленными, и на территории Западной Европы… произойдет решающая битва между пролетариатом и загнивающей буржуазией, которая и решит навсегда судьбу Европы».
К удивлению всего мира и разочарованию Сталина, кампания на Западе не затянулась, Франция пала через два месяца. Для подписания капитуляции Гитлер велел пригнать в Компьенский лес вагон маршала Фоша. Позор Версаля наконец был смыт.
Опыт боев во Франции дал возможность Генеральному штабу сухопутных войск сформулировать в специальной директиве некоторые выводы о ведении наступательного боя: «Смелость решения и его выполнения, быстрота и маневренность и сосредоточение сил на направлении главного удара снова определились как основа успеха. При этом успеху решающим образом способствует осуществление внезапности как в оперативном, так и в тактическом отношении. Решительный прорыв, не опасаясь угрозы с флангов, приводит к разгрому фронта противника. При преследовании противника смелый натиск вперед при использовании всех средств обеспечения подвижности затрудняет организацию и укрепление новых видов обороны. Особенно большое значение имеет при этом взаимодействие с частями бомбардировочной авиации».
На основе опыта боевых действий немецкое командование пришло к выводу, что танки должны действовать только в составе танковой дивизии, а переподчинение танковых частей пехотным себя не оправдывает. Танковая дивизия утвердила за собой роль ведущего и неделимого соединения в наступлении. Жизнь показала, что танковые соединения и объединения способны решать в наступлении разнообразные задачи, придавая операциям большую глубину, маневренный характер и высокий темп. Основными принципами их применения стали внезапность, массирование, а необходимым условием — наличие благоприятной местности. Главными формами маневра были прорыв, фронтальное, охватывающее и фланговое наступление.
В 1941 году у Гитлера была уже 21 танковая дивизия. Правда, это удвоение численности германских бронетанковых войск несколько напоминало фокус, так как было достигнуто главным образом за счет уменьшения количества танков в дивизиях. В кампании на Западе ядро каждой танковой дивизии составляла танковая бригада из двух полков по 160 танков каждый. Перед нападением на СССР фюрер приказал из каждой дивизии изъять по одному танковому полку и на базе каждого такого полка сформировать новую дивизию. Теперь основу дивизии составлял один танковый полк двух- или трехбатальонного состава.
Кое-кто из экспертов-танкистов пытался возражать против подобного решения, поскольку побочным результатом этой меры стало умножение штабов и вспомогательных частей в бронетанковых войсках. Численность их фактически оставалась без изменений, а сила удара, который могла наносить каждая дивизия, намного ослабевала. Из 17 000 человек в составе такой дивизии только около 2600 были танкистами. Но, видя перед собой огромные пространства России, Гитлер хотел чувствовать, что у него больше дивизий, способных наносить удары в глубину, и рассчитывал на то, что техническое превосходство над русскими войсками послужит достаточной компенсацией за разжижение его бронетанковых войск.
Он подчеркивал также то обстоятельство, что благодаря увеличению выпуска более современных танков T-III и Т-IV две трети машин в каждой дивизии будут составлять средние танки, в то время как в западной кампании две трети составляли легкие машины. Таким образом, по мнению Гитлера, сила удара дивизии возросла, хотя число танков в ней и уменьшилось вдвое. В известной степени это было верно, однако сокращение числа танков в дивизиях усугубило главный недостаток германской танковой дивизии — то, что в основном ее части и подразделения, по сути дела, были пехотными и не могли передвигаться по пересеченной местности.
Для участия в Восточной кампании было выделено 19 танковых дивизий, одиннадцать из них были трехбатальонными (3, 5, 6, 7, 8, 9, 12, 16, 18, 19 и 20-я) и имели по 209 танков, а восемь — двухбатальонными, примерно 135–150 танков. Самое большое количество боевых машин имелось в 7-й дивизии — 299 единиц, в то время как число колесных машин, рассчитанных на движение по нормальным дорогам, достигало 3000 на дивизию. На границе с СССР к 22 июня 1941 года были сосредоточены 17 танковых дивизий; две резервные (2-я и 5-я) находились в Германии и Франции и на Восточном фронте появились только в сентябре.
Упор на использование новейших средств вооруженной борьбы и разработку форм и методов их боевого применения для достижения быстрого и решительного результата на главных направлениях давал военной доктрине Германии преимущество перед своими потенциальными противниками. Это превосходство выражалось, в частности, в способности быстро ориентироваться в выборе наиболее активных форм вооруженной борьбы, в поддержании наступательного духа, решительности, стремительности и маневренности в действиях войск, умении эффективно использовать подвижность и ударную мощь современных средств борьбы.
В Советской России, после того как провалился поход на Варшаву, в 1920 году Ленин объявил «мирную передышку», но обнадежил товарищей по партии, что это дело временное: «…придется ограничиться оборонительной позицией по отношению к Антанте, но, несмотря на полную неудачу первого случая… мы еще раз и еще раз перейдем от оборонительной политики к наступательной, пока не разобьем всех до конца…мы будем учиться наступательной войне».
Итак, вождь указал, чему надо учиться, и революционная военная мысль не отдыхала. Прежде всего были изучены и заклеймены всяческие западные теории: «Отсутствие научного подхода у буржуазных военных теоретиков к пониманию закономерностей развития военного искусства, страх буржуазии перед многомиллионными армиями и ненадежность тыла в длительной войне вызывали множество антинаучных теорий». Эти теории были «крайне односторонними и в определенной степени имели цель запугать единственное в мире социалистическое государство».
Но не запугали! Идеи маневренной войны с широкой моторизацией на земле и в воздухе были восприняты на русской почве с пониманием и одобрением. Но какие могут быть «малые армии», когда для мировой революции нужна мировая война! Из этого и исходили разработчики советской военной теории, взяв за основу положения марксизма-ленинизма. Советская стратегия изначально ориентировалась на то, что новая война будет носить глобальный характер; при этом, «учитывая существование двух социально противоположных систем, грядущая мировая война рассматривалась прежде всего как война коалиции капиталистических стран против Советского Союза». Поэтому боевые действия потребуют участия массовых армий, напряжения всех экономических сил и будут носить тотальный характер.
«Острый классовый характер этой войны предопределял крайнюю решительность военно-политических целей и исключал всякую возможность достижения каких-либо компромиссов». Действительно, какие могут быть компромиссы, когда дело дойдет до
