власти. Мир, увиденный изнутри, мир, определенный и названный в его умопостигаемом характере, — он оказался бы как раз волей к власти и ничем другим» (По ту сторону добра и зла § 36). Весь этот параграф построен на «положим» не в смысле «предположим», а в смысле «пусть отныне будет так». Ницше выделяет, подчеркивает: «мой тезис», мое полагание, чтобы полагание стало безусловным, потому что моя воля к власти, которая есть я, минуя другие инстанции как теперь уже лишние, решительно, раз и навсегда положит в основу мира себя, волю к власти.

Современность не захотела узнать в Ницше себя. Ницше додумал до конца то, на чем стоит Новое время. В этом додумывании — смысл его подстегивающих «положим», «доведем до крайнего предела» (тот же параграф), «вплоть до бессмыслицы». Он отдал себя вглядыванию в начала, которые скрывало время. Если бы у него не было других причин сойти с ума, можно было расстроиться от того, как его услышали. Одни поняли его как разрешение и проповедь воли к власти, как если бы воля не была и без того уже двигателем новоевропейского предприятия. Другие возмутились безобразной безнравственностью Ницше, который на деле, собственно, не совершил ничего иного, кроме как показал, что такое субъект. Де– картовское «Я сознаю, следовательно, я есть» — это уже план бытия: мир должен быть таким, чтобы я мог им владеть в моем сознании. Ницше увидел тайную волю к власти в методе Декарта, в хватке новоевропейской науки и пригласил посмотреть, что это значит: наше знание заинтересованное. Мы познаем для того, чтобы утвердиться.

«Истина есть род заблуждения, без которого некоторый определенный род живых существ не мог бы жить». Мы выкраиваем себе мир по потребности. Под заранее намеченный результат подстраивается всё здание наук. Раньше знания — этот его результат: «наше сохранение» (там же § 507). Человек, объявляя выше всего объективность, ставит под вопрос сам себя, но и этот вопрос уже задан волей к власти, которая хочет скорректировать свой курс. Ни вверх, ни вниз вырваться из себя человек как будто бы не может. Он всё делает по–человечески. Он видит мир и Бога, как ему удобно. «Мы спроецировали условия нашего сохранения как предикаты сущего вообще» (там же). Человек собран в кулак («фаустовская» культура) воли к власти, и всё должно подчиниться этой воле. Это более сосредоточенный и менее красочный антропоморфизм чем у Гомера, которого «бичевал» Ксенофан.

Математическая объективность, очистка от мифа, таким образом, не очистила истину от человека. Человеку всё равно нечем познать ее, кроме как самим собой. Задача поэтому не уйти от себя, а вернуться к себе. Очеловечение Бога, природы еще не обязательно антропоморфизм. Он кончается не там, где человек уступает место своему очередному идеалу (например, математической точности), а там, где человек возвращается к своему существу. Оно не человеческое. Человек существует не для себя. Он и не для чего?то другого. Он вообще не для чего, а есть. Его существо — чистое присутствие. Тогда он способен допустить своим присутствием и в нем быть вещам как они есть. Антропоморфизм преодолевается тем, что человек в своем существе не морфе, вообще не что, а открытость.

Поэтому Ксенофан так чуток к окрашиванию в человеческий цвет бога и мира — и тут же вносит в Бога зрение, слух, мысль. Человек возвращается к себе, поскольку видит, слышит, думает. В себе он не схема, а место, в которое только и могут войти Бог и мир. Ничто другое их не вместит, а сами по себе они не вмещаются никаким местом. Только кажется, что как Спиноза расправляется с наивным очеловечением Бога, чтобы ввести тонкий антропоморфизм математической истины, так Ксенофан крушит богов, пирующих и беседующих на неварварском языке, чтобы ввести более мощный антропоморфизм мысли. Не обязательно Ксенофан попадется в ту же ловушку.

Скептики, принесшие с Востока дхьяну, запретили говорить обо всём, оставили философии только критику. Это безопасный, но не единственный способ уберечься от «надмения». Ницше бросил себя на критику существа европейской метафизики. Она препарирует мир ради самообеспечения. Истина, которую она извлекает из действительности, — это находка такого имеющегося у действительности разреза, который расчистит для воли к власти перспективу. Человек перестал разрисовывать мир человекообразными картинками, чтобы оцепить мир сетями «концепций».

Современное познание объективно. Оно не подвержено недостаткам субъективного восприятия. В субъективность входят чувство, фантазия, нюх, вкус, воображение, экстаз, которые у каждого разные. Объективность избавляет от всего подобного и обеспечивает, чтобы каждый мог усвоить, понять, воспроизвести нужное знание. Превращение знания в объективное поэтому исподволь делает что?то с субъектом. Он начинает годиться не какой есть, а только способный к объективному познанию, т. е. без черт, которыми он разноголосит другим субъектам, т. е. коллективный. Настоящий субъект новоевропейского объективного познания коллективный. Только такой способен широко пользоваться наукой и техникой. Он формируется наукой и техникой и он же их развивает и применяет, преобразуя мир. Но еще раньше того он изменил сам себя, превратив человека в субъект, а субъект определив как то, что пригодно для развертывания объективного знания. Чувства, страсти, экстазы уже не проецируются на мир, действует объективная логика научного познания, но логика это право, данное себе разумом в интересах своей власти, на «принципиальное искажение всего совершающегося» (Воля к власти § 512). Первый, непременный и, казалось бы, такой естественный шаг научного исследования — так называемое «представление» данных, т. е. фиксация их в виде, пригодном для применения к ним математизированных формул, — равен жесткому препарированию происходящего. Наука видит только «представленное», т. е. взятое схемой. Что не представлено, то не существует.

Застигнутый врасплох этим разоблачением, субъект возмутился анализом Ницше. До сих пор со свежей нелепой страстью вспыхивает негодование на него публицистов за то, что он смутил уверенный покой культуры.

Удивление, что мир есть именно как он есть, для новоевропейской научности «субъективное переживание». На субъективное положиться нельзя. Этого, сказали нам, не следует делать, потому что мир не субъективен, а объективен. Однако прежде, чем быть объективным или субъективным, мир просто вот такой. Несомненная такость мира не означает ни его объективности, ни субъективности, ни познаваемости, ни непознаваемости, ни реальности, ни иллюзорности: всё, чем он кажется или является, может или могло быть другим, однако не другое, а именно такое, какое есть: случилось таким, и отменить теперь это уже никак нельзя. Мир может показаться бессмысленным или наоборот сверхосмысленным, но раньше всего, что мы в нем видим или не видим, — тот факт, что он уже успел повернуться к нам этой своей видимостью или невидимостью. Что?то всегда уже произошло, и произошло именно так, как произошло. Мы можем потом разбираться в правильности своих восприятии и, допустим, убедиться, что видели все или многие вещи неверно. Но Sosein, suchness, tathata, tathatva нашего видения или невидения предшествует нашим соображениям и сковывает их своей неотменимостью: соображения случаются тоже именно такие, в таком порядке, с такой «динамикой», какие они есть; всё могло бы случиться иначе, но не случилось иначе, а случилось именно так, как случилось, ничего поделать с этим мы не можем, и никто не может, какую бы силу желания ни приложил. Все мнения и знания о мире приходят после его такости и на ее основе.

Нам навязывают мнения о мире, принуждают признать в нем безусловно первичными тварность, материю, софию, закономерность. Напрасно вас завораживает простая данность сущего, говорят нам, ведь это психологическое переживание, которое мало чего стоит, кратковременно и бесполезно для научного познания; кроме того, согласитесь, что так называемая такость есть по существу объективность. Всё равно, убеждают нас, вы ровно ничего не выведете из своей такости. Конечно, есть мир и, допустим, он действительно именно такой, какой он есть. Но нельзя же останавливаться на этой малости, надо идти дальше, искать. За видимостью есть внутреннее, закон, структура, не так ли? Согласитесь, что кроме субъективных переживаний есть объективная истина. Например закон тяготения. Если вы сейчас перестанете держаться на ногах, то невзирая ни на какую такость мира вы упадете, не правда ли? Упадете плашмя. Потому что верен закон тяготения. Если вы согласитесь хотя бы с этим, то шаг к научной объективности уже сделан. Вам удалось, преодолев ограниченность, подняться над минутным и, честно сказать, не совсем здравым состоянием психики к высшей ступени, к научному познанию. Сделайте и следующий шаг, признайте, что кроме закона тяготения есть и другие; скажем, есть закон поступательного неуклонного развития и т. д.

Вы читаете Язык философии
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату