Как ты? Юля, я так поняла, все же уехала, да?
– Угу, – кивнул я и потянулся за вторым пирогом.
Бася разлила по чашкам ароматно дымящийся чай и села напротив меня.
– Ну, а что за дела привели тебя в Москву, можно полюбопытствовать? Чему я обязана таким счастьем? – С годами моя дорогая Ба не растеряла умения красиво говорить.
– Ба, у меня для тебя важные новости. Только ты обещай, что не будешь волноваться, хорошо?
– Что-то случилось? – побледнела Бася.
– Пожалуй, да. Но не столько плохое, сколько хорошее. Хотя…
Я полез в сумку за документами, Бася смотрела на меня со смесью любопытства и тревоги.
– Немецкий еще не позабыла? – я протянул ей бумаги, привезенные Викторией.
Бабушка быстро пробежала глазами первые строки документа и тихо ахнула. Я испуганно глядел на нее. Только сейчас я по-настоящему осознал, каким страшным ударом может стать для нее сообщение о смерти неведомого мне герра Отто. Она читала с выражением непоправимой беды на лице. Когда она дошла до конца, то сняла очки и подняла на меня глаза.
– Вот она жизнь, была – и нету. Все прошло. – Она сидела печальная, вся поникшая. Вся радость от моего приезда улетучилась из родных глаз.
– Ба, здесь еще кое-что есть. Для тебя. – Я протянул Басе письмо от ее Отто.
– Что это? – Она снова надела очки.
Я не стал ей мешать, отошел к окну. Через какое-то время я услышал, как моя старенькая Бася плакала. Я обернулся. Она сидела, уткнувшись лицом в ладони, и только худенькие плечи подрагивали от рыданий. Я опустился перед ней на корточки и положил голову ей на колени.
– Кто этот Отто? – спросил я.
– Это твой дедушка, – немного погодя, ответила она.
– Немец?
– Немец.
– Ты говорила, что мой дед погиб на фронте.
– Я так и думала когда-то, что он погиб на фронте. А зачем тебе или кому-либо было знать, что он был немец… Я любила его, – она замолчала, уйдя далеко-далеко в своих воспоминаниях. – Как я любила его… – Ее глаза, обращенные ко мне, были влажными от подступивших слез. – Он звал меня с собой, был такой момент, когда можно было еще уйти перед наступлением Красной Армии. Но как я могла бросить умирающую маму? Да еще Берта все время болела, я ее еле выходила. Это сейчас можно все говорить: и что дед твой немец, и что воевал с нами, и что после войны он нашел меня, когда тебе уже десять лет было, и пришел сюда, в эту маленькую квартирку. – Она закрыла глаза. – Я тогда чуть с ума не сошла от страха. То, что он живой с войны пришел, я уже знала. Мне два письма от него добрые люди тайком передали. Представляешь, – Бася посмотрела на меня, улыбаясь сквозь слезы, – приходит такой старичок, с бородкой, беленькими волосиками на голове. Я дверь открыла, а он – шмыг – и в коридоре уже. Я не испугалась даже, уж больно стар был незнакомец. А он прошел в комнату, сел и стал бородку с себя снимать да парик. Конспирацию, значит, решил устроить, чтоб меня не подвести. Слава богу, тогда все, – она махнула рукой в сторону генеральской половины, – на даче были, я хоть смогла с ним вдоволь наговориться.
Я сидел, раскрыв рот, да и было чему удивляться.
– Мамы твоей, то есть нашей с ним дочки, к тому времени уже в живых не было, царствие ей небесное, – Бася перекрестилась. – А ты… А ты спал, вот здесь, – она махнула рукой в сторону дивана. – Вот на тебя, спящего, дед-то и любовался.
– Чего же ты не уехала с ним во второй раз, ведь звал же, наверное, снова? – удивился я.
Бася только вздохнула.
– Если бы все в жизни было так просто: взял и уехал… Кто бы меня выпустил из страны? Ты же знаешь, как у нас было с этим сложно. Он ведь в ФРГ жил. А я все-таки у самого генерала Курнышова экономкой работала…
– Но все-таки ты всю жизнь вспоминала о нем?
– Вспоминала? – она усмехнулась. – Да, пожалуй, нет. Чтобы вспоминать, надо забыть, а я никогда не забывала.
Я обвел взглядом маленькую комнатку, практически не изменившуюся за все то время, сколько я ее помнил. Оказывается, тут побывал мой дед – а мне и невдомек было…
– Что-то мне нехорошо, – Бася прикрыла глаза ладонью. – Дай-ка мне лекарство, там, на столике. – Ее била дрожь.
Я испугался.
– Вика! – закричал я и заколотил в стену. Сестра появилась тут же и кинулась к Басе.
– Басенька, милая, что с тобой? Что болит? Сердце? Может, «Скорую» вызвать? Герман, давай ее уложим!
– Нет, ничего, ничего… Сейчас отпустит…
К счастью, все действительно обошлось. Бася легла, и ей действительно скоро стало полегче. Она посмотрела на нас, суетящихся вокруг нее, и заметила:
– Я гляжу, вы уже подружиться успели?
Мы с Викой переглянулись и засмеялись. Через некоторое время, когда окончательно стало ясно, что опасность миновала, сестра ушла к себе, а я остался с бабушкой.
Что называется – не было бы счастья, да несчастье помогло. Я был уверен, что сразу же после звонка в Германию и встречи с Басей помчусь на Ленинский проспект, разыщу этого самого Добрякова, сверну в бараний рог и заставлю рассказать, где моя дочь. Но, посидев около бабушки, я понял, что действовать таким образом просто опасно. Скорее всего, этот самый Михаил Борисович знает меня в лицо. И если я вот так свалюсь как снег на голову, я могу только все испортить. Нужно было срочно что-то придумать, какой- нибудь хитрый ход…
Бася притихла на своей узенькой кушетке. Уснула, наверное. Я на цыпочках подошел посмотреть на нее. Нет, она не спала, лежала с открытыми глазами.
– Как ты? – тихо спросил я.
– Спасибо, получше…
Я присел на табуретку около кровати и взял ее за руку.
– Ба, расскажи мне о маме, – попросил я. – Я ведь так мало о ней знаю. Уж теперь-то мне можно все узнать?
– Она родилась очень слабенькой. – Бася приподнялась на подушках. – У меня мама, твоя прабабка, очень тогда болела. Я так боялась ее потерять, нервничала все время. Может, поэтому Берта и появилась на свет недоношенной, бог его знает. Я даже думала, что не выхожу ее. Отто очень старался, чтобы я ни в чем не нуждалась. Но к тому моменту, когда немцы оставили Львов, я уже три месяца с ним не виделась. Он вообще часто покидал Львов по делам службы: то в Берлин, то в Прагу, то в Париж. Я еще шутила: у тебя война как сплошное путешествие. Потом, правда, стал ездить по делам только в Альпы. Говорил, что, наконец, стал совмещать приятное с полезным: у него там, в Альпах, имение родовое было. Места там очень красивые, а уж само имение… Сказка просто. Старинное такое, его еще прадед строил.
– А ты откуда знаешь про место красивое и про имение старинное?
– А я была там.
– Ты там была?!
– Всего один раз. Там и Берту, маму твою, зачали.
– Ба, ты серьезно? – Я даже от удивления приподнялся.
– Конечно, серьезно. – Лицо ее засветилось от нахлынувших воспоминаний. – Страшно сказать, пятьдесят восемь лет прошло, а я до сих пор помню, как сидела на куче опавших листьев.
Я живо представил себе юную Басю, сидящую на куче осенних листьев, тоненькую и легкую, словно бабочка.
– Ты была у него в имении и не осталась там?
– Я же тебе говорила, что мама у меня очень болела, я ведь не могла ее оставить: она умерла, царствие ей небесное, в сорок четвертом, через неделю после прихода Красной Армии. Я осталась во
