Берри Конвей, находясь в самой лучшей форме, мог одолеть расстояние от Малберри-гроув до станции Вэлли Филдс примерно за восемьдесят три секунды. Лорд Ходдесдон, не такой быстрый ходок, покрыл указанное расстояние за более длительное время. Но так или иначе, делая частые остановки, чтобы, сняв котелок, вытереть платком пот со лба, потому что день выдался жарковатый, лорд Ходдесдон в конце концов достиг Бенджафидд-роуд, на углу которой расположился паб, произведший столь благоприятное впечатление на лорда Бискертона в день его прибытия. Случилось так, что в этом самом месте его отец начисто забыл инструкции, полученные на станции, и понял, что заблудился.
На самом деле от угла, где стоял сейчас лорд Ходдесдон, До «Заводи» было рукой подать. Не догадываясь об этом, он озирался, ища взглядом, у кого бы спросить дорогу, и взгляд его упал на человека в кепи, подпиравшего могучим плечом стену паба. Незнакомец задумчиво посасывал пустую трубку и рассматривал приближавшегося к нему лорда Ходдесдона с явной неприязнью. По-видимому, неприязнь вызвал серый котелок как знак классового превосходства.
Самое сложное в жизни большого города — система правил, регулирующих выбор подобающего головного убора для каждого случая. На Бонд-стрит или Пиккадилли котелок — это шик, это комильфо, это последний крик. В Вэлли Филдс, всего лишь в нескольких милях от центра Лондона, это — атрибут чужака, можно даже сказать, неприятеля. Королевская свита на скачках в Аскоте могла бы восхититься шляпой лорда Ходдесдона. Человек в матерчатом кепи видел в ней почти что личный вызов. Как будто этот серый котелок унижал его мужское достоинство.
Таким образом, между лордом Ходдесдоном и человеком в кепи с самого начала установились отношения, которые трудно было назвать взаимной симпатией.
— Мне надо пройти на Малберри-гроув, — заявил лорд Ходдесдон.
Незнакомец, не переменив позы, скосил на него горящий глаз. Молча посмотрел. Потом коротко кивнул.
— Это недалеко, — наконец сказал он.
Лорд Ходдесдон попытался уточнить информацию.
— Не могли бы вы показать мне дорогу к Малберри-гроув? Глаз вторично совершил круговращение в орбите. Он ощупал лорда Ходдесдона с головы до пят и с ног до головы. Достигнув головы, глаз остановился.
— Что это у тебя за штуковина на голове? — холодно спросил незнакомец. — Чудная какая-то штуковина.
Лорд Ходдесдон не был расположен к дискуссии о шляпах. Несмотря на светившее солнышко, мир по-прежнему казался ему мрачным. С тех пор, как он вышел за порог дома леди Веры, его не покидало беспокойство.
— Какое вам дело до моей шляпы! — отчужденно ответил он.
Но незнакомца эта тема, видимо, сильно занимала. Он прямо зациклился на ней.
— Вы, клерки из Сити, чтой-то последнее время совсем зарвались, — неодобрительно сказал он. — Тошнит от вас. Вот в Москве такого не увидишь. И в Ленинграде тоже. Буржуи, вот вы кто с вашими шляпами-котелками. Знаешь, что бы с тобой в Москве сделали? Кто-нибудь — может, даже Стейлин — подошел бы к тебе и спросил: «А чой-то ты, буржуй, разгулялся тут в своей шляпе?» — и как…
Лорд Ходдесдон, не дослушав, поспешил прочь. Вероятно, он лишил себя ценной информации насчет московских обычаев, зато освободился от общества человека, которого не смог бы назвать своим другом. Напротив паба сидел на корточках и полоскал руки в канаве мальчишка, к которому он и обратился с вопросом.
— Как пройти к Малберри-гроув, дружок? — спросил лорд Ходдесдон довольно приветливо для человека, у которого в груди бушевала ярость, а давление подскочило выше нормы. — Буду весьма обязан, если подскажешь.
На этот раз вежливость нашла отклик. Дружок перестал полоскать пальцы в воде и ткнул в нужную сторону.
— Ступайте туда, сэр, и первый проулок налево, — учтиво ответил он.
— Спасибо, — сказал лорд Ходдесдон. — Спасибо. Спасибо.
Он двинулся в указанном направлении, бросив на человека в кепи выразительный взгляд. Что было в этом взгляде, сказать трудно, но лорд Ходдесдон пытался передать в нем свою надежду на то, что кепчатый стал свидетелем сцены между лордом и мальчиком и на него произвело должное впечатление поведение гораздо младшего по возрасту, но неизмеримо более воспитанного земляка, явившего пример достойного поведения. В мозгу лорда даже мелькнула неясная мысль вернуться и наградить дружка пенсом, но она тут же была вытеснена более разумными и деловыми соображениями. Однако он уже почти решил обернуться и послать дружку улыбку, но в этот момент что-то ударило его между лопатками. Это был удар так удар. Потому что, обернувшись, он увидел, как по дороге во всю прыть удирает тот самый дружок.
Лорд Ходдесдон опешил. Произошедшее казалось ему невероятным. Знай он наперед, что вежливый малец и человек в кепи были сыном и отцом, он подивился бы тому, что ненависть к котелкам, сжигавшая отца, перешла к сыну. То был заурядный пример наследственности. Но он этого не знал. Он успел подумать про кровь в связи с сыном лишь одно: тот ее жаждал; и это заставило его прибавить шагу. Хотя лорд Ходдесдон не бегал уже много лет, он сумел догнать сорванца, успевшего порядочно удрать.
Есть две школы в методике воспитания юнцов, швыряющихся на улицах камнями в тех, кто старше и во всех отношениях лучше их. Одна учит, что их следует шлепать по заднему месту, другая рекомендует подзатыльники. Лорд Ходдесдон, ничтоже сумняшеся, использовал оба способа. Причем для человека, не практиковавшего ни того, ни другого со школьных времен в Итоне, замечательно в этом преуспел. С полминуты он трудился, не щадя сил, и, подустав, повернулся и продолжил путь к Малберри-гроув.
Его самочувствие разительно изменилось. Как будто целительный бальзам пролился на его наболевшую душу. Впервые за весь день он почувствовал себя счастливым. Благодаря физическим усилиям душа его очистилась от скверны. Ему захотелось насвистывать что-нибудь жизнерадостное, и он уже сложил губы трубочкой, но его остановил чей-то голос.
— Эй! — сказал голос.
Это был человек в кепи. Уже без трубки, он шагал бок о бок с лордом Ходдесдоном, дыша парами эля всех сортов. Глаза его дико вращались и горели красноватым светом, как будто в них горел огонь. Следом за ним тянулся с недавнего поля боя раненый.
— Ты зачем моего мальца тронул? — спросил человек в кепи. Лорд Ходдесдон оставил вопрос без ответа. Не потому что не нашелся, у него в запасе был прекрасный ответ. Просто он не пожелал снизойти до объяснений с этим типом. И продолжал путь в молчании.
— Ты почто побил моего малыша Герберта?
Лорд Ходдесдон почувствовал легкое беспокойство. Что значит «моего малыша»? Этот намек означал, что этих двоих связывали узы родства. То, что поначалу казалось досужим любопытством постороннего, извергаясь из глубин отцовского сердца, приобретало зловещий смысл. Глянув краем глаза на нежелательного спутника, он почувствовал неудовольствие от его близости. Уж слишком того было много.
Лорд Ходдесдон прибавил шагу. Он вдруг всей кожей ощутил устрашающую безлюдность местности, по которой ему выпало идти. Никакого намека на присутствие полиции. «В таких краях, — печально подумал он, — на всю округу небось всего один полицейский, и тот спит где-нибудь вместо того, чтобы исполнять свой долг на благо общества». В эту минуту лорд Ходдесдон был крайне сурово настроен по отношению к провинциальной полиции.
Но он не мог долго думать о чем-либо, кроме этого неприятного человека, неотступно следовавшего рядом и издававшего невнятные бормотанья. Несчастный лорд уловил слова «городской клерк» и «буржуй», повторявшиеся довольно часто. В любых обстоятельствах, будучи человеком амбициозным, он запротестовал бы против того, чтобы его принимали за клерка; но сейчас эти слова звучали особенно оскорбительно, потому что этот тип, очевидно, сильно недолюбливал городских клерков. Последнее выразилось с полной определенностью, когда здоровяк в кепке, повысив голос, стал распространяться насчет того, с каким удовольствием он поотрывал бы бошки этим шалопаям в серых котелках. Так, если лорд Ходдесдон точно услышал, поступил бы с ними в Москве Стейлин, а что хорошо для Стейлина, то хорошо и для него, Кепчатого.
