афишу где-нибудь… Но я тебя перебил, — спохватился он, заметив на лице собеседницы признаки недовольства.
— Я собиралась сказать тебе следующее. Я считаю — и твой отец разделяет мое мнение, — что Энн приняла твое предложение не подумав. Поэтому все может измениться под влиянием самой пустяковой причины. А ты сознательно поставил себя в такое положение, что при мысли о тебе она сразу вообразит раздутую, как арбуз, мордуленцию.
— То есть ты полагаешь, — недоверчиво переспросил Бисквит, — что такая милая девушка, как Энн, может поддаться…
— Свинка — это просто нечто немыслимое!
— Что ж, — с горечью сказал Бисквит, — если таково женское сердце, остается только констатировать: вот вам и прекрасный пол! Именно так: вот вам и прекрасный пол!
— И вдобавок ко всему, у меня есть основания подозревать, что Энн встретила мужчину, который произвел на нее сильное впечатление.
Бисквит во второй раз открыл рот. Это была сногсшибательная новость.
— Не может быть!
— Может. Она очень странно себя ведет.
— И что же мне делать?
— Ты должен вернуться.
— Я не могу.
— Можешь. Ты должен вернуться в город и сказать Энн, что никакой свинки у тебя нет. А в оправдание своего отсутствия можешь сказать, что срочно уехал в Париж. Мы все обсудили с твоим отцом, и он согласился, что неплохо будет и в самом деле съездить в Париж. Я оплачу расходы. Вероятно, я осилю и расходы Энн. Поезжайте на недельку-другую, Энн там понравится.
— Вот уж нет! — горячо запротестовал Бисквит. — Я терпеть не могу Париж. Ненавижу этот город. Там полным-полно народу и все болтают по-французски, от которого меня тошнит. Ужасно манерный язык.
— Лучше говорить по-французски, чем по-дурацки.
— И вообще, мне хочется остаться здесь.
Леди Вера испытующе посмотрела на племянника.
— Почему? Что за странное влечение к этому необыкновенному месту?
— Мне здесь нравится, — упрямо сказал Бисквит. — Здесь есть какое-то тихое очарование. Мне нравится гулять вечерами в саду, попивать винцо вдали от жеманных девиц и юных ловеласов.
— Ты затеял флирт с какой-нибудь девушкой из здешних, Годфри? — напрямик спросила леди Вера.
Окажись в тот момент в Вэлли Филдс сотня племянников, которых столь же пристрастно допрашивали бы родные тетушки, ни один из них не выказал бы такого удивления, как Бисквит.
— Я? — вскричал он. — Я!
— Не знаю, так это или нет, но скажу тебе вот что. Если не хочешь потерять Энн, немедленно оставь Вэлли Филдс и вернись в цивилизацию.
К перрону подошел поезд. Лорд Бискертон помог тете подняться в вагон первого класса.
— Придумал! — радостно известил он ее на прощанье. — Вот соломоново решение. Передай Энн, что никакой свинки у меня нет, но я состою на секретной службе и отправлен на задание, суть которого не имею права разглашать. Это вернет румянец на ее щечки. Она будет думать о своем Годфри с восторгом и уважением.
Ровно в 7.10 поезд отошел от перрона. В нем ехала леди Вера, унося с собой самое неблагоприятное мнение о племяннике. Мнение леди Веры об интеллектуальном уровне лорда Бискертона, и без того низкое, упало до рекордной отметки. Она раздумывала над тем, за какие грехи Провидение покарало ее таким родством, и не могла вспомнить ничего, равного по масштабу этой каре. Она глубоко вздохнула и вернулась к единственному утешению, доступному женщинам в минуты скорби, — открыла сумочку, достала пудреницу и принялась пудрить нос.
А Бисквит бегом помчался назад в «Замок».
Пока шел вышеизложенный разговор, в квартире леди Веры на Дэвис-стрит, Мейфейр, Энн сделала паузу в писании, чтобы в очередной раз побеседовать по душам со своей Совестью. С памятного вечера бала Бэсингеров в отеле «Мазарин» эта Совесть сделалась совсем несносной.
— Устала? — спросила та с притворным участием.
— Нет.
— А почему тогда не пишешь?
— Не знаю.
— Может, хочешь подумать? Поразмышлять? Уж не о событиях ли в «Мазарине»?
— А что такое?
— То был очень неблаговидный поступок с твоей стороны, — сурово ответила Совесть. — Он бросает на тебя тень. Не понимаю, почему ты не прилагаешь усилий, чтобы забыть его. Ты, надеюсь, отдаешь себе отчет в том, что, запоздай Тодди Моллинг всего на минуту, этот человек тебя поцеловал бы?
— Думаешь?
— Ты и сама это знаешь. И тебе бы это понравилось. Вот что меня больше всего огорчает. Даже удручает. Именно это…
— Ну ладно, — оборвала ее Энн.
Но Совесть не так-то легко заглушить.
— Такая порядочная девушка — и нате вам! Всегда гордилась собственным благоразумием. Никогда не понимала сверстниц, которые легко попадались в ловушку вроде этой. И что же? Вешаться на шею мужчине! Тьфу!
Энн передернулась.
— Да, вешаться на шею! Когда ты помолвлена с таким приятным молодым человеком, наследником одного из высокороднейших английских аристократов! Мало того, этот молодой человек в эту самую минуту прикован к постели, и ты — его единственное утешение. «Вот уже и агония, — говорит он, корчась от боли, — и последнее, что у меня остается, — любовь Энн. Энн мне верна. Энн не бегает по вечеринкам с первым встречным-поперечным». Вот что он говорит, этот молодой человек.
— Но у него же свинка.
— И что с того?
— Это так глупо.
— Сердцу не важны размеры лица.
— Наверно, — с сомнением протянула Энн. Повисла пауза.
— А тот, другой, — продолжала Совесть. — Что ты о нем знаешь? Если говорить без обиняков, уверена ли ты, что он тебя достоин?
— С таким лицом, как у него, — конечно.
— Статистика показывает, что пятьдесят процентов убийц и прочих преступников очень симпатично выглядят. Нельзя судить по внешности.
— Он единственный по-настоящему романтичный из всех моих знакомых.
— Романтичный! Вот в чем твоя беда, — уличила ее Совесть, попав в самую точку. — Знаешь, кто ты? Глупая, сентиментальная школьница. Да, именно так. Романтика! Что за чушь! Тебе мало романтики в том, чтобы стать будущей графиней Ходдесдон? Мне стыдно за тебя.
— Мне надо письма писать, — сказала Энн.
Она вернулась к своему занятию. Сколько идиотов поспешили пожелать ей счастья, хотя им следовало бы знать, что ей совсем не по душе брак с лордом Бискертоном… Она строго одернула себя. Вот за такие мысли Совесть безжалостно грызет ее в последние дни.
«Дорогая леди Корсторфайн, — прилежно вывела она. — Как мило с вашей стороны…»
— Тьфу! — вырвалось у нее.
Она отложила ручку. Сил нет писать.
