Уиншипа. Красноречие лорда Сидкапа заметно влияет на избирателей и может сыграть решающую роль. Мистер Сеппингс, который помогал в качестве дополнительного официанта на званом обеде, говорит, что речь его светлости, обращенная к бизнесменам Маркет-Снодсбери, была необычайно яркой. Он говорит, что исключительно благодаря его светлости шансы кандидатов, которые среди завсегдатаев некоторых пивных шли десять к шести в пользу миссис Мак-Корка-дейл, теперь сравнялись.
— Не нравится мне это, Дживс.
— Да, сэр, это выглядит угрожающе.
— Конечно, если бы вы пожелали обнародовать клубную книгу…
— Боюсь, что это невозможно, сэр.
— Я так и сказал Медяку, что вы считаете охрану книги своим священным долгом. Тогда ничего другого не остается, как попросить вас напрячь извилины.
— Безусловно, я сделаю все, что в моих силах, сэр.
— Не сомневаюсь, что в конце концов вы до чего-нибудь додумаетесь. Налегайте на рыбные блюда. И пока по возможности не попадайтесь на глаза Медяку: он очень не в духе.
— Понимаю, сэр. «Неумолим, жесток и злобен».
— Шекспир?
— Да, сэр. «Венецианский купец».
Тут я покинул его, гордый тем, что раз в жизни попал в точку, и направился в гостиную, надеясь в спокойной обстановке возобновить чтение Рекса Стаута, прерванное из-за круговерти событий. Однако я опоздал. Старая прародительница сидела в шезлонге с книжкой в руках, и я знал: отнять ее мне вряд ли удастся. Всякий, кому попал в руки Рекс Стаут, не отдаст его без боя.
Застав ее здесь, я немало удивился. Я думал, она все еще сидит возле гамака, склонившись над его содержимым.
— Привет, — сказал я, — вы закончили с Ранклом? Она подняла глаза, и я заметил, что она немного раздосадована. Я предположил, что Ниро Вулф спустился из оранжереи и сказал Арчи Гудвину, чтобы тот позвонил Солу Пенеру и Орри… как бишь его?.. и что сейчас начала завязываться интрига. Поэтому, естественно, тетку рассердило вторжение даже любимого племянника, которого она часто качала на коленях — конечно, не в последние годы, а когда я был маленьким.
— А, это ты, — сказала она, и, разумеется, так оно и было. — Нет, я не закончила с Ранклом. Я даже не начинала. Он все еще спит.
Мне показалось, что она не в настроении заниматься пустой болтовней, но в таких случаях бывает нужно что-то сказать. Я поднял вопрос, который, по моему мнению, был в некоторых отношениях небезынтересен.
— Вы когда-нибудь обращали внимание на то, как замечательно схожи между собой дневные привычки Ранкла и кота Огастуса? Кажется, они оба только и делают, что спят. Вы не думаете, что у них травматическая симплегия?
— Что это еще такое?
— Я прочел об этом в одной медицинской книге. Это заболевание, при котором все время спишь. Ранкл не подавал никаких признаков жизни?
— Подавал, но только он зашевелился, как пришла Мадлен Бассет. Она попросила разрешения со мной побеседовать, и мне пришлось согласиться. Было трудно разобрать, что она говорит, потому что она все время всхлипывала, но наконец я поняла, в чем дело. Речь шла о ее разрыве со Сподом. Я говорила тебе, что у них размолвка. Все оказалось серьезней, чем я думала. Помнишь, я сказала тебе, что, будучи пэром, Спод не может быть избран в парламент. Так вот, он хочет отказаться от титула, чтобы получить право избираться.
— А разве от титула можно избавиться? Я думал, это крест на всю жизнь.
— Раньше нельзя было. Разве только тебя осудят за государственную измену, но теперь другие правила, и это стало очень модно.
— Глупость какая-то.
— Мадлен тоже так считает.
— Она не сказала, как эта мысль пришла в его пустую голову?
— Нет, но нетрудно догадаться. Его речи имеют такой сногсшибательный успех, что он может сказать себе: «Почему я так стараюсь ради кого-то еще? Почему бы мне самому не попробовать силы на этом поприще?» Кто это сказал про кого-то, что он «опьянен избытком собственного красноречия»?
— Не знаю.
— Дживс наверняка знает. Может быть, Бернард Шоу, или Марк Твен, или Джек Демпси[82] или кто-нибудь другой. В любом случае, это сказано про Спода. Он не в меру возгордился и считает, что ему нужно более широкое поле деятельности. Он видит себя в роли главного краснобая палаты общин.
— Почему бы ему не попробовать себя в роли трибуна палаты лордов?
— Это далеко не одно и то же. Это все равно что выступать в теннисном турнире Маркет-Снодсбери вместо того, чтобы зажигать публику на центральном корте в Уимблдоне. Я могу понять Спода.
— А я — нет.
— Мадлен тоже не может. Она рвет и мечет, и меня это не удивляет: я могу влезть в ее шкуру. Это не пустяк, знаешь ли, когда девушка рассчитывает стать графиней Сидкап, а жених ей говорит: «Это была первоапрельская шутка, голубушка. На самом деле тебе предстоит стать миссис Спод». Если бы в свое время мне сказали, что Тома сделали пэром, а потом оказалось бы, что он собирается отречься от титула и мне никогда не бывать леди Маркет-Снодсбери, я взбрыкнула бы, как мулица. Титулы для девушки все равно что валерьянка для кошки.
— И ничего нельзя сделать?
— Лучшим вариантом для тебя было бы пойти к нему и сказать, что мы все восхищаемся им как лордом Сидкапом и что было бы жаль, если б он снова стал называться ужасной фамилией Спод.
— Нет ли какого-нибудь другого, лучшего варианта?
— Хм, надо подумать.
Мы погрузились в молчаливое размышление, в моем случае, оно было тревожным. В этот момент я еще не в полной мере оценил подстерегающую меня опасность, но любая трещина в лютне между Сподом и Мадлен всегда заставляла меня недовольно морщиться. Я все еще пытался измыслить некий план, по которому мне не нужно было бы говорить Споду, как было бы жаль, если б он перестал зваться графом Сидкапом и возвратился к ужасной фамилии Спод, когда мое раздумье было прервано: из сада в открытую дверь вошел кот Огастус, на этот раз бодрствующий и в полной мере владеющий всеми способностями, какие у него были. Без сомнения, он видел меня сквозь пелену сна во время моего разговора с Дживсом, и, когда я ушел, он последовал за мной, полагая на основании опыта наших совместных завтраков, что где я, там его непременно ждет порция копченой селедки. Напрасные надежды, само собой. Не станет прилично одетый мужчина носить в кармане копченую селедку. Но один из уроков, преподанных нам жизнью, заключается в том, что коты всегда остаются котами.
Оказавшись рядом с одним из этих млекопитающих, я, как всегда в таких случаях, сказал: «Кис-кис- кис» — и попробовал почесать своего бессловесного друга за левым ушком, но мысли мои были далеко. Чем больше я раздумывал над недавним разговором, тем меньше мне нравилось сообщение пожилой родственницы. Сказав Огастусу, что через минутку я буду в его распоряжении, я выпрямился и хотел было расспросить тетку поподробней, но ее поблизости не оказалось. Должно быть, вздумала еще раз подкатиться к Л.П. Ранклу, и, возможно, прямо сейчас произносит перед ним речь в защиту интересов Таппи. Конечно, я желал ей удачи и был рад, что у нее полоса везения, но тем не менее пожалел, что ее тут нет. Когда ваш ум отягощен проблемами, «взнесшимися мощно», стоит вам остаться наедине с самим собой, как у вас начинает сосать под ложечкой. Без сомнения, мальчик, который «стоял один на палубе горящей, когда бежали все»,[83] чувствовал то же, что и я.
Однако мое одиночество продлилось недолго. Как только Огастус прыгнул ко мне на колени и продолжил прерванный сон, дверь отворилась, и вошел Спод.
Я вскочил на ноги, и Огастус «упал на землю, где — не знаю»,[84] как сказал поэт. Меня терзали дурные предчувствия. Многие годы наши отношения со Сподом оставались
