Проницательный канцлер не поехал к Петру даже тогда, когда на расправу был выдан Ф. Л. Шакловитый и все бояре устремились к новому двору; он удалился с семьей в село Медведково и лишь 7 сентября явился к воротам Троицкого монастыря на расправу в сопровождении недавно хвалимых Истоминым боевых воевод. Запершиеся в Троице–Сергиевом монастыре побоялись впустить военачальников внутрь. 9 числа князья Василий и сын его Алексей Голицын с женами и детьми, а также Леонтии Неплюев были лишены чести и имущества и сосланы. Заслуженные генералы Венедикт Змеев и Григорий Косагов получили отставку, последовали к иные опалы.
11 сентября был в нарушение процессуальных норм скоропостижно главоотсечен Шакловитый— поговаривали, что этого добивался Патриарх. Царевна Софья была заточена в Новодевичий монастырь. Иоаким действительно играл виднейшую роль в «троицком розыске». Достаточно сказать, что государственным преступником № 2 в стране был объявлен… Сильвестр Медведев — ученый монах, покусившийся защищать право разума против любого авторитета, в том числе патриарха. Судя по едва ли не всероссийскому сыску Сильвестра, по тому, что старца пытали вдвое больше, чем самого Шакловитого, — новая власть весьма стремилась посодействовать Иоакиму.
Правда, зверские пытки, в которых обвиняемые, как правило, признавали за собой самые дикие преступления, не сломили Сильвестра, и смертный приговор ему пришлось вынести голословно. Но и расстриженный, до полусмерти измученный Медведев был еще нужен церковным властям: от него добивались «отречения от латинской прелести». Медведева «увещевали», держа в заточения в самых жестоких условиях, «в каких только можно пребывать»; с ним запрещено было разговаривать и — особенно строго — велено «бумаги и чернил отнюдь не давать!».
Текст «отречения Сеньки Медведева» сохранился, однако медведевского стиля в этом опусе не прослеживается. Главное — «кающегося еретика» не удались заставить выступить на церковном соборе, специально подготовленном для осуждения «латинской ереси». К концу 1689 — началу 1690 г. решение о сожжении медведевских сочинений и анафемствовании его единомышленников пришлось принять «якобы соборно». До втого времени, как мы помним, сопротивлялся церковным нововведениям подручных Иоакима и последний украинский ученый иерарх — Лазарь Баранович; Киевский митрополит Гедеон и иные архиереи сдались, как только пало правительство регентства.
Перемена светских властей позволила Иоакиму незамедлительно решить проблему иезуитов. 2 октября 1689 г. по просьбе патриарха и освященного собора они были царским указом высланы из Москвы с требованием, чтобы до польского рубежа «впредь нигде пристанища себе не имели и римской своей службы не отправляли». Для продажи купленного ими дома в Немецкой слободе иезуиты получили два дня; в просьбе письменно предупредить о своей высылке австрийского императора изгнанникам было отказано.
Разумеется, Иоаким выступал не только против двух мирно живших под видом негоциантов представителей ордена Иисуса: он указывал на «противность» Церкви их «печатных писем», «образов на полотнах и на роговой кости, а также и иных прелестей», которые давно вошли в моду при московском дворе и изгнаны быть не могли. 28 февраля 1690 г. Иоаким добился, чтобы знатные служилые иноземцы не смогли занять отведенные им места на царском пиру, но вовсе удалить иноверцев с русской службы было невозможно. Не мог патриарх и полностью запретить в Москве западные вероисповедания.
По указу царей Ивана к Петра Алексеевичей «для братской дружбы» с императором в российской столице разрешалось жить и служить в домах знатных иноземцев двум ксендзам. Полагалось следить, чтобы это не были переодетые иезуиты, чтобы ксендзы не посещали русские дома и не вели никакой зарубежной переписки. Кроме того, был усилен пограничный контроль над всеми въезжающими иностранцами, как будто пугавшее Иоакима чуждое влияние можно было выявить допросами и проверкой «проезжих листов» [488].
Но именно на полном пресечении контактов благоверных россиян с иноверцами продолжал настаивать старый больной патриарх, достигший к весне 1690 г. почти всех своих практических целей. «Марта в 6 день святейший Иоаким патриарх волею Божиею заскорбел, в 15 день, в субботу второй недели (Четыредесятницы) святили его елеем и преставися в 17 дань на третьей неделе в понедельник в 11 часу дня во второй четверти в начале» [489].
Слабеющей рукой умирающий подписал Завещание, оставив светским российским властям заповедь ревнителя самобытности:
«И вновь напоминаю, чтобы иноверцам еретикам костелов римских, кирх немецких и татарам мечетей в своем царстве и владениях всеконечно не давать строить нигде. И новых латинских иностранных обычаев, и в платье перемен по–иноземски не вводить…
Удивляюсь же я царского синклита советникам палатным и правителям, и которые в посольствах в иных землях и царствах бывали и видали, как каждое государство нрав и обычай имеет, как его в одеждах и поступках держат, а иного не приемлют, и в своих владениях иных вер людей никаких достоинств не сподобляют, а уж не своей веры молитвенных храмов иноземцам никак не допускают сотворять. В каком– либо еретическом царстве, которые вокруг нас, например в немецких, есть благочестивой нашей веры церковь Божия, где бы христианам было прибежище? Нигде нет!
А здесь чего и не бывало — и то еретикам повольно, что своих еретических проклятых соборищ молитвенные дома построили, в которых благочестивых людей злобно клянут, и лают, и веру укоряют, иконы святые попирают, и нам, христианам, ругаются, и зовут идоло–и древопоклонниками. И сие не есть добро — но всячески зло.
За этим благочестивым людям, наипаче же самодержавнейшим царям государям и ныне, и в будущие времена зело смотреть подобает, и своему государству в благорассудное повелительство, в пользу и прибыль, наипаче же во славу Божию творить! Чего и в содействии сего свершения быть во Христе Боге желаю, желаю. Аминь.
Подписал сие своею рукою Иоаким патриарх Московский и всея России».
Патриарх Адриан
Последний молитвенник
Мы завершаем изучение личностей, жизни и деяний патриархов Русской православной церкви фигурой наиболее загадочной и спорной. Убеждения и характер одиннадцатого и последнего досинодального патриарха, мотивы его поведения, а зачастую и сами деяния как бы растворяются в туманной дымке, затянувшей историю России последнего десятилетия XVII в. Набор лубочных картин о житии и подвигах молодого царя Петра практически исчерпывает общее представление о сложном периоде крутого изменения политического курса и направления преобразований. Не только патриарх Адриан — большинство ярких фигур предшествующего периода, активно продолжавших действовать в 1690–е гг., кажется, утрачивают свой блеск и скрываются в тени легенды о «Петре Великом».
В отношении Адриана — формально второго лица в православном царстве — тягостное ощущение блеклости и бессилия особенно обостряется от прямого противопоставления болезненного старца юному и энергичному государю. «Его темперамент, — писал о своем герое автор наиболее подробной книги о последнем архипастыре, — более всего подходит под определение — меланхолического… Патриарх Адриан был робок, неуверен в своих силах и силах тех, кто был вверен ему, как отцу и главе». Его отличала «неспособность к крутым, смелым, открытым выступлениям в защиту своих старозаветных воззрений», «неспособность приспособляться и всех приспособлять своим целям»; времяпрепровождение пастыря (сравнительно, разумеется, с Петром) было «монотонно, тягуче, келейно, однообразно».
Историческая несправедливость видится в том, что при оценке Адриана приверженность к «великопетровской» мифологии сочетается с желанием видеть в ком–то, хотя бы в больном старце, вождя для объединения сил, противостоящих дубине преобразователя. Были ли такие силы? Бог весть! Но
