Кейт показалось, что кухонный стол колеблется, как море на сцене.
— Ты собираешься все потратить? — спросила она для верности.
— Я — да, а у Джо более сложный план. Она хочет выйти за миллионера.
— Что!
— Они там кишат.
— Джо хочет выйти замуж по расчету?
— Ну, зачем же так! Она просто хочет побыть среди богатых. Замуж выходят за тех, с кем общаются. Видишь много слесарей — выйдешь за слесаря. Так и миллионеры. Какой-нибудь ей понравится.
— Я запрещаю!
— Так я и знала… Но мы уже все решили. Кейт опустилась на стул.
— А где вы купите платья?
— Конечно, в Париже.
— Ну, надолго вам денег не хватит!
— Да, конечно. Мы вот как решили: богатой мисс Трент мы будем по очереди. Бросим монетку, и та, кто выиграет, станет на месяц хозяйкой, а другая — горничной. А потом — наоборот, уже в другом месте. Ротация!
— Что ж, — сказала Кейт, — поеду с вами.
Сказав это, Кейт удалилась, и в дверь заглянула Джо.
— Ну, как? — спросила она.
— Да ничего. Едет с нами.
— Ой, Господи!
— Это очень хорошо. Самый лучший тон. Так. Берем монетку… нет, лучше карты. Кто из нас будет мисс Трент, а кто — верная Феллоуз? Какая фамилия, а! Нашла в одной книжке. Тяни ты.
— Пятерка.
— Ну, это мы одним махом!.. Сейчас вытяну короля или королеву. Тройка! Черт знает что!
— Вы забываетесь, моя милая, — сказала Джозефина.
Тьма окутала Бенсонбург, бархатная тьма летней ночи. Куры, кудахтавшие с утра, затихли на своих насестах, а последняя пчела, не зная, кого ей кусать, направилась в улей. Молодой месяц серебряным серпом висел в небе, и Терри три раза поклонилась ему, тревожно думая, что готовит ей грядущее.
Среди прочего оно готовило ей маркиза де Мофриньеза, графа д'Эскриньона, мистера Уинтропа Пеглера с Парк-авеню (Ньюпорт), Фредерика Карпентера, прославившегося минеральной водой «Фиццо», Дж. Рассела Клаттербака (издательство «Уинч и Клаттербак») и, на закуску, Пьера Александра Бюиссонада, который был комиссаром полиции.
Глава II
Через три недели после начала Бенсонбургской экспедиции, ровно в 11 часов утра, высокий, изящный, очень элегантный господин свернул с Рю Белло на Рю Ванэ. То был Никола Жюль Сэн~Ксавье Опост, маркиз де Мофриньез-э-Валери-Моберан, которого друзья ласково называли Старым Хрычом. Шел он в министерство дарственных и завещаний, где занимал положение employe attache a l'expedition du troisieme bureau,[95] то есть был довольно мелким служащим. Он спешил: собиралась гроза, а у него не было зонтика. Красивое лицо тоже подернулось тучей. Мысль о работе всегда огорчала его.
Несколько лет назад, когда богатая американка еще не развелась с ним, он таких мыслей не знал. Можно сказать, что он обитал в чертогах, кишащих рабами и слугами. Но все это кончилось. Кроме небольшого жалованья, он владел только изысканной внешностью, непобедимым духом и безупречным набором костюмов, рубашек, галстуков и носков, большей частью — неоплаченных.
Минут через двадцать после того, как он вошел в угрюмую каморку, где, кроме него, работали месье Супэ и месье Легондю, в другом, более просторном кабинете месье де ла Урмери, директор, нажал на кнопку.
Появился самый мелкий клерк.
— Досье Киболя, Овид! — сказал де ла Урмери.
— Сию минуту, месье.
— Я думаю, оно у Супэ.
— Нет, месье, у маркиза. Он сейчас над ним работал. Директор очень удивился.
— Кто работал? Маркиз?
— Да, месье.
— Значит, он здесь?
— Да, месье.
— На службе?!
— Да, месье.
Директор сурово и недоверчиво взглянул на подчиненного.
— Думайте, что говорите, Овид. Взвешивайте каждое слово. Вы всерьез утверждаете, что
— Да, месье.
— Неслыханно! — воскликнул де ла Урмери. — Пошлите его ко мне. Пусть прихватит досье Киболя.
Старый Хрыч не любил этого досье, он его не понимал. То ли мэр, то ли жители сельской местности что-то дарят то ли музею, то ли министерству. Ничего не разберешь! Сунув его в карман, он пошел по коридору с обиженным видом. Он был выше такой чепухи.
Однако мрачность его быстро таяла, и, входя в святилище, он очаровательно улыбался, или, по версии директора, мерзко скалился.
— Доброе утро, месье.
— Доброе утро, маркиз.
— Дождь, знаете ли, — продолжил беседу подчиненный. — А я забыл зонтик. Так всегда! Кстати, я вам не рассказывал о зонтичном клубе?
— Какие еще клубы? — заорал начальник. Старый Хрыч мгновенно обрел деловитость.
— Вы за мной посылали?
— Да, — признался Урмери, — но особых надежд не питал. Вот уж чудо, так чудо! Аномалия! Феномен! Если не ошибаюсь, вы не заходили к нам две недели?
— Быть не может!
— Уверяю вас.
— Ах, как бежит время!
— Не без того. Если вам не трудно, перестаньте скалиться.
— Я улыбаюсь.
— Тогда перестаньте улыбаться.
Они помолчали, и в это время маркиз без спроса присел.
— Надеюсь, — предположил директор, — вы не сочтете меня невежливым, если я потребую объяснений. В конце концов, у нас есть традиции, и одна из них заключается в том, что работа идет неспешно. Мы не любим суеты. Достойная размеренность уместна, даже, посмею сказать, живописна. Но есть же пределы! Две недели, маркиз! Две недели вы ногой сюда не ступили. Нельзя ли узнать, в чем дело? Только не говорите, что хоронили тетушку!
— У меня нет тетушек.
— Ну, племянника.
— И племянников нет. У меня есть только сын Жефферсонг. Что за имя! Моя жена, то есть первая жена, ее уже давно нет, была американкой. Как, между прочим, и вторая, с которой я недавно развелся. Мой сын — писатель. Пишет, знаете ли, всякое.
