Фредди мялся.
— Да говори же!
— Ну, видишь ли… Не забудь, я ведь знал старую мегеру, еще когда…
— Фредди Рук! Где ты набрался таких словечек? Только не от меня!
— Понимаешь, я всегда называю ее так мысленно. Так вот, я знал ее еще с тех пор, как школьником ездил к ним гостить. И знаю точно, что ее выводит из себя. Она, как это называется… сторонница старых традиций. А ты, старушка, у нас такая импульсивная. Да ты и сама знаешь! Всегда выпаливаешь все, что взбредет на ум!
— Ну, пока на ум не взбредет, так и сказать нечего!
— Ты понимаешь, про что я, — серьезно продолжал Фредди, не давая сбить себя с темы. — Ты говоришь чудные вещи, откалываешь всякие штуки. Словом, какая-то ты… неуемная.
— Нет, интересно, что я такого сделала, что самый суровый придирчивый критик мог бы назвать «штукой»?
— Ну, например, я собственными глазами видел, как ты остановилась посреди Бонд-стрит и помогала каким-то типам толкать застрявшую тележку… Лично я тебя не виню…
— Уж надеюсь! Бедная старая кляча так старалась сдвинуть телегу, но никак не могла. Как тут не помочь?
— О, мне-то понятно! Добрый поступок, то-се… Но сильно сомневаюсь, что это одобрила бы леди Андерхилл. И очень уж ты фамильярно держишься с прислугой.
— Фредди, не будь снобом!
— Вот еще! Никакой я не сноб! — запротестовал уязвленный Фредди. — Когда, к примеру, я наедине с Баркером, я разговорчив, дальше некуда. Но на публике я не интересуюсь у официантов в ресторане, как их радикулит.
— А у тебя он был?
— Нет.
— Так вот, это очень больно, и официанты страдают не меньше, чем герцоги. Нет, даже больше — им вечно приходится нагибаться и таскать тяжести. Как их не пожалеть?
— Как ты вообще узнала, чем он болеет?
— Спросила его, разумеется.
— Ну так, ради Бога, если почувствуешь такой порыв сегодня вечером, ты уж постарайся, сдержись. То есть, я хочу сказать, если тебя разберет любопытство, скажем, захочешь выяснить, какая температура у Баркера, не расспрашивай, когда он станет подавать леди Андерхилл картошку. Ей это точно не понравится.
— Ой! — вскрикнула Джилл. — Так я и знала! Я до того продрогла, и мне так хотелось поскорее присесть к огню и отогреться, что все начисто вылетело из головы! А он, наверное, решил, что я — настоящая зверюга! — И Джилл подбежала к двери. — Баркер! Баркер!
Ниоткуда возник Баркер.
— Да, мисс?
— Простите, совсем забыла спросить. Как ваши суставы?
— Гораздо лучше, мисс, благодарю вас.
— Вы пили лекарство, которое я дала?
— Да, мисс, очень полегчало.
— Вот и чудесно!
— Все в порядке. — Джилл вернулась в гостиную. — Ему гораздо лучше.
Она беспокойно закружила по комнате, поглядывая на фотографии, и наконец, усевшись за пианино, тронула клавиши. Часы на каминной полке отбили полчаса.
— Уж скорее бы приехали! — Надеюсь, теперь уж скоро.
— Как ужасно думать, — заметила Джилл, — что леди Андерхилл мчалась из Ментоны в Париж, из Парижа в Кале, из Кале в Дувр, а из Дувра в Лондон, и все только ради того, чтобы посмотреть — какая я. Поэтому нечего тебе, Фредди, удивляться, что я нервничаю.
— Ты разве нервничаешь? — от изумления у Фредди выпал монокль.
— Еще как! А ты на моем месте не нервничал бы?
— Да-а, никогда бы не подумал…
— А почему же я без умолку тараторю? Почему чуть голову тебе не откусила, бедному, неповинному? У меня же душа стынет от ужаса. Буквально стынет!
— А по виду совсем и незаметно!
— Да, я стараюсь быть стойким солдатиком! Так раньше меня называл дядя Крис. С того дня, когда повел меня вырывать зуб. Тогда мне было десять. «Будь стойким солдатиком, Джилл! — твердил он. — Стойким маленьким солдатиком». И я старалась. — Она взглянула на часы. — Мне не выдержать, если они не появятся совсем скоро. Не могу терпеть такое напряжение. — Она быстро пробежалась по клавишам. — А что, если я ей
— Я же не сказал «не понравишься»! Я посоветовал только быть хоть капельку посдержаннее.
— Что-то подсказывает мне — нет, не понравлюсь. Все мое мужество уходит прямо на глазах! — Джилл нетерпеливо тряхнула головкой. — Фу, как вульгарно! Я думала, это случается только в комических рассказах да в мюзик-холльных песенках. О-о! Да ведь и правда, была такая песенка! — Она расхохоталась. — Фредди? Всю не помню, но начало такое…
А ну-ка, Фредди, ты — хор! Подтягивай! Давай развеселимся! Нам это нужно!
— «Мамаше своей!» — хрипло подтянул Фредди. Любопытное совпадение, песню эту он любил, даже с большим успехом исполнял три раза на деревенских праздниках в Вустершире и льстил себя мыслью, что может спеть ее с не меньшим чувством, чем любой другой. От всей души он подпевал Джилл пронзительным голосом, пребывая под твердым впечатлением, что в музыкальных кругах он именуется «вторым».
— Пом-пом-пом!
