вулкан, ждали случая себя показать. Фредди пребывал в каком-то полузабытьи, а Лейлу Йорк главным образом занимало, как увеличился его вес со времени их последней встречи, и она восхваляла различные системы похудения, что не замедлило отразиться на аппетите. Словом, все мероприятие протекало без всякого блеска.
Но даже самая вялая речка в свой срок должна излиться в океан.[51] Когда принесли кофе и учтивая мисс Йорк встала, сказав, что ей нужно позвонить, он приготовился, как сказал бы на нашем месте Шекспир, вывести из отягощенной груди накопившееся содержимое.[52] Вперив в племянника недобрый взгляд, он произнес: «Ну-сс, Фредерик!», на что Фредди отозвался: «О, дядя Родни, как поживаете?!», словно бы только что признал своего родственника в числе прочих присутствующих. Мыслями его всецело завладел телефонный разговор Лейлы Йорк. Успев заметить теплую, обнадеживающую улыбку, которую она бросила ему напоследок, он поверил, что она покажет товар во всей красе, но довольно ли будет той красы, чтобы переломить Салли? Очень уж много зависело от ответа на этот вопрос, и задумчивость его была вполне извинительна.
Лорд Блистер постарался завладеть его вниманием. Если уж его, как сейчас, разбирало по- настоящему, говорил он не хуже среднего пророка, обличающего людские грехи, и умеющего, что важно, приправить речь выверенным жестом. Тот самый пэр, который успел опрокинуть маленькую, и теперь, перебравшись в ресторан, уписывал ланч за столиком через проход, в одно мгновение сообразил, внимая героям драмы посредством пытливого монокля, что худенький персонаж претерпевает трепку от персонажа жирного — от дяди или кого-то в этом духе. Симпатиями его завладел персонаж худенький. В младые лета и он, бывало, испытывал на себе прелести родительской трепки. Он вышел из семьи, в которой старшее поколение, впав в гневливость, никогда не отказывалось применить силу.
Одна из трудностей при составлении исторических хроник — в том, что, излагая диалог между героями, составитель принужден оставлять существенное и отсеивать лишнее, приводя лишь главные реплики, а не стенографическую запись. Поэтому достаточно упомянуть, что лорд Блистер, поведя разговор о нравственных устоях и духовных изъянах племянника, не упустил самой малой мелочи. Слово «гнида» мелькало здесь с той же частотой, что и прилагательное «паршивая». К моменту выхода на заключительный вираж, мораль, к которой пришел бы каждый, кто бы эту речь ни услышал, сводилась к тому, что остается великой тайной, как столь презренный отпрыск рода человеческого, Фредерик Фозерингей Виджен, умудрился проникнуть в такое уважаемое заведение, как отель «Баррибо»,
Филиппика эта вызвала у Фредди ощущения, знакомые людям, которым довелось пережить в Сан- Франциско землетрясение!906 года. Он заметно сник, он все глубже и глубже погружался внутрь ладно скроенного костюма, когда свершилось то, что напрягло его мышцы, разожгло кровь[53] и привело к догадке, что можно твердо сидеть на своем месте и к тому же стоять за свои права. В дверях ресторана появилось двое посетителей и прошествовали к столу, за которым сидел пэр. Один из них был Пуфиком Проссером, другой — Мыльным Моллоем. В апартаментах Мыльного они успели выпить аперитива, а Пуфик выписал чек за очередной пакет акций «Серебряной реки», осыпав неумеренными излияниями признательности сей великодушный поступок.
Появление Мыльного не замедлило сказаться на Фредди. Град унизительных сравнений, Извергавшийся из уст дяди, совершенно затмил в его сознании мысль о том, что очень скоро, еще до отъезда в Кению, он станет богатым человеком, а там уж разбогатеет вконец. И вот, вернувшись к нему, мысль эта напомнила, что нет ровным счетом никакой необходимости высиживать и выслушивать хулу этого обрюзгшего родича, который вместо того, чтобы оскорблять и поносить свою плоть и кровь, мог бы с большей пользой употребить время на турецкие бани или на вкушение хлеба и помидоров. Спокойствие и сила наполняли его, и в том, как он распрямлялся в кресле, было немало от движений червяка, выползающего на поверхность после страшной бури. Он не сомневался, что ему вполне по плечу задача отбрить любого двухсотпятидесятифунтового дядю.
— Все это очень мило, дядя Родни, — небрежно отозвался он, — да и вы, наверное, правы во многом, только, понравится вам это или нет, на самом-то деле вы ничего не знаете.
Было бы неточно утверждать, что этот вызывающий тон со стороны того, кого не рискнешь уподобить даже пыли под колесами своей колесницы, заставил лорда Блистера задохнуться от возмущения. Ему и без того дышалось настолько тяжко, что лишний глоток воздуха способен был взорвать его в мелкие клочья. Пришлось удовольствоваться свирепым оскалом.
— Я не понимаю тебя.
— Постараюсь объяснить так, чтобы и дураку стало ясно. То есть… Ну, вы меня понимаете. Давайте- ка я сначала задам вам один вопрос. Вот вы все распаляетесь, что Шусмит взял тропку повыше, а я, стало быть, пониже,[54] отношения у нас страдают, а вам самому бы понравилось прислуживать на побегушках в адвокатской конторе?
— Вопрос как-то не стоит.
— Стоит-стоит, если я его поставил. А ответ — нет, нисколько не понравилось бы. Вот и мне не нравится. Я хочу поехать в Кению и стать там кофейным королем.
— Опять этот вздор!
— Это не вздор. Трезвый, взвешенный шаг.
— Ты уже говорил мне, что хочешь получить у меня три тысячи фунтов, чтобы вложить в дело. Только я тебе их не дам.
Фредди брезгливо отмахнулся. Пэр королевства, поедавший в данный момент truite bleu,[55] застыл в восхищении, не донеся вилку до рта. Такого он от тощего не ожидал. Видимо, тощий ухватил быка за рога; и пэр от всего сердца пожелал ему удачи. Незадолго перед тем он опознал в лорде Блистере члена своего клуба, чья манера есть суп была ему глубоко неприятна, и теперь страстно жаждал, чтобы тощий хорошенько ему всыпал.
— Поберегите свое золотишко, дядя Родни! — сказал Фредди, сожалея вдогонку, что не решился на «барахлишко». — Не позарюсь я на него. Своих денег девать некуда.
— Что?!
— Буквально некуда. Если не сейчас, то через парочку дней. Поверните-ка ваш жбанчик на десять градусов, норд-норд-ост. Замечаете, там, за столиком, павлин сидит? Не тот, который с прыщами, а другой. Богатый американский финансист.
Лорд Блистер осмотрелся кругом.
— А, так это же Моллой! Фредди удивился.
— Вы знакомы?
— Разумеется. Он ведет операции с бумагами, которыми я владею.
— Чьи они?
— Видит Бог, не знаю, почему это должно тебя беспокоить, но принадлежат они концерну по добыче и переработке нефти «Серебряная река».
— О Господи! Вы их у него купили?
— Да, купил.
— И я тоже.
Лорд Блистер вытаращился на него.
— Кто, ты?!
— Собственноручно.
— Да с каких радостей у тебя вдруг нашлась?..
— Заначка, чтобы расплатиться? Крестная кое-какие пиастры завещала. Сумма не убийственная, но хватило, чтобы профинансировать подписку. Теперь вам ясно, что я по Щусмиту слезки ронять не собираюсь? Через месяц-другой десять тонн у меня на полке среди сувениров будут валяться. Моллой это гарантирует. Кто такой Шусмит, я теперь вообще могу забыть, а «Шусмит, Шусмит и Шусмит» — тем более. Удивительно, — пустился он в размышления, — какие только ярлыки не шьют себе эти адвокатские конторы! На днях познакомился с одним субъектом в клубе, и он рассказывал, что работает на «Хогг, Хогг, Симпсон, Бивэн, Мэргатройд и Мерриуэзер». Я говорю ему: «Однако! И как же они себя чувствуют?», а он мне отвечает, что они все перемерли еще в восьмидесятых, и делом заправляет некий Смит. Что я хочу сказать? Ахал бы дядя, на себя глядя. Вы меня поняли?
Облик и поведение лорда Блистера переживали существенное обновление. И хотя говорить о том, что
