— Пройдёт немало времени, — холодно ответил я, — прежде чем я займусь какими-то чёртовыми плясками. Моя голова…
— Да, конечно. Немного пострадала, но носить можно. Но давай не будем отвлекаться на посторонние предметы. Я скажу тебе финальный счёт! Все наши грязные делишки приписываются банде, возможно, международной, которая в последнее время воровала картины в этих местах. Корнелия Фодергилл, как и предвидел Дживс, до слёз восхищена твоим бесстрашным поведением и предоставляет мне права на свой роман на льготных условиях. Ты был прав насчёт синей птицы — она поёт!
— И моя голова тоже…
— Ещё бы! И сердце, как ты говоришь, кровью обливается. Но такие уж настали времена — каждому приходится идти на жертвы. Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.
— Это вы сами придумали?
— Нет, Дживс. Он это тихо произнёс, стоя над твоими останками.
— Ах, вот как? Ну, надеюсь, что в будущем… Послушайте, Дживс! — сказал я, когда он вошёл с чем- то вроде прохладительного напитка.
— Сэр?
— Насчёт яиц и омлетов. Если вы найдёте способ исключить с сегодняшнего дня первые и отменить последние, я буду очень вам обязан.
— Слушаюсь, сэр, — сказал славный малый. — Я буду иметь это в виду.
ПИЛЛИНГШОТ ОТКРЫВАЕТ СЧЕТ
Пиллингшот был вне себя. Как гнусно и оскорбительно — по-другому и не скажешь. Нет, он ничего не имел против заявлений мистера Меллиша, что его, Пиллингшота, работа в семестре, особенно над трудами Тита Ливия, не лезет ни в какие ворота. Учитель вправе так говорить, если ему угодно — на то он и учитель. Но когда мистер Меллиш без зазрения совести объявил, что в следующую субботу устроит по Ливию контрольную, Пиллингшот счел, что это переходит все границы. Так не честно. В конце семестра бывают экзамены, и это справедливо. Во всяком случае, точно известно, когда их ждать, и можно принять соответствующие меры. Но устраивать экзамен ни с того, ни с сего посреди семестра — низко, неспортивно, и вообще никуда не годится. Ах, если бы Пилингшот мог прекратить это безобразие: подойти к учительскому столу, смерить мистера Меллиша надменным взглядом и сказать: «Сэр, возьмите свои слова назад. Сию минуту отмените свое решение, а не то…», и так далее в том же духе.
В действительности он лишь простонал: «О, с-э-эр!!» — Да, — сказал мистер Меллиш с плохо скрываемым злорадством, увидев, как воспринял его слова Пиллингшот, — в следующую субботу будет контрольная по Титу Ливию. А кто не выполнит хотя бы половину заданий, Пиллингшот, — чуть ли не пропел учитель, — хотя бы половину, — будет строго наказан. Очень строго наказан, Пиллингшот. И урок пошел своим чередом.
— Да, уж — вот пакость-то, а? С Меллишем всегда так. Вечно норовит свинью подложить, — сказал Паркер, друг Пиллингшота, выслушав его прочувствованный монолог на тему гражданских прав и свобод в контексте контрольных по Титу Ливию в середине семестра.
— И что же мне теперь делать? — взорвался Пиллингшот.
— Советую вызубрить все к субботе, — ответил Паркер.
— Не мели чепухи, — раздраженно буркнул Пиллингшот. Что толку от друзей, способных лишь на дурацкие советы? Пиллингшот помрачнел и побрел к себе.
Произошло это в среду. Итак, чтобы изучить четверть тома Тита Ливия, оставалось всего два дня. Это было немыслимо. От него требовали невозможного.
В коридоре он встретил Смайта.
— Что делать будешь? — спросил Пиллингшот. Смайт был первый ученик: уж если он не знает, как справиться с этой бедой, то кто же?
— Будь любезен, — ответил Смайт, — поясни, о чем, собственно, идет речь. Может, тогда я сумею помочь тебе.
Пиллингшот с подчеркнутой вежливостью объяснил, что «речь» идет о контрольной по Ливию.
— Ах, это, — отмахнулся Смайт, — на всякий случай пролистаю текст, внимательно прочитаю свои записи, а потом, если хватит времени, освежу в памяти историю периода. И тебе советую.
— Что за чушь! — сказал Пиллингшот, снова помрачнел и побрел к себе.
Весь день он корпел над «Энеидой», переписывая четвертую книгу. В начале недели у него возникли некоторые разногласия с месье Жераром, учителем французского языка.
Дело в том, что взгляды Пиллингшота на поведение и манеру держаться на уроках французского не вполне совпадали со взглядами месье Жерара. Пиллингшот рассматривал урок французского как нечто среднее между балаганным представлением и регбийными баталиями. Спихнуть соседа со скамейки и свалить на него книги казалось Пиллингшоту необычайно забавным трюком. К сожалению, месье Жерар не обладал развитым чувством юмора. Он дважды предупредил шутника, а на третий раз предложил тому остаться в среду после уроков.
Пришлось оставаться и переписывать Вергилия.
В четверть пятого Пиллингшот вышел из заточения. Подойдя к спортивным площадкам, он увидел, что кого-то несут на носилках по направлению к «Пансиону». В этот момент на глаза ему попался Паркер. Тот быстро шагал к школьному кафетерию, а его живое лицо сияло от восторга в предвкушении лимонада.
— Эй, Паркер, что там за труп? — спросил Пиллингшот.
— Как, ты не слышал? А, ну да — ты же у нас наказанный. Это Браун. Вроде, без сознания.
— А что случилось?
— Это все дубина Бабингтон из «Дакра». Вышел и давай лупить со всей мочи абы куда, — ну, знаешь, разминался перед игрой. Вот Браун и попал прямо под один из его мячей. По голове ударило, сбоку.
— Сильно досталось?
— Да, нет, не думаю. Освободят от занятий на неделю.
— Везет же. Меня бы кто по голове ударил. Слушай, Паркер, может, ты меня треснешь?
— Может, лучше съедим по мороженому?
— Идет, — согласился Пиллингшот. Была у него такая особенность — в любой день и час, невзирая на погоду, он всегда находил в себе силы полакомиться мороженым. Здесь его усердие не знало границ. Вероятно, причиной тому была гениальность. Едва он покончил с обещанным мороженым, на него свалилась еще одна напасть. В кафетерий вошел Скотт из сборной команды. Скотт нравился Пиллингшоту, но не настолько, чтобы закрывать глаза на определенные недостатки его характера. Во-первых, Скотт был чересчур энергичен. Во-вторых, от его энергии страдали окружающие. Он все время заставлял Пиллингшота что-то делать. Сам же Пиллингшот желал от жизни только одного — dolce far niente.[42]
— Имбирного лимонаду, пожалуйста, — выговорил Скотт запекшимися губами. Он отрабатывал подачу, а день выдался жаркий. — А, Пиллингшот, юный бездельник! Почему не в форме? Отлыниваем от игр в короткий день? Вам, юноша, пора взяться за ум.
— Меня оставили после уроков, — с достоинством ответил Пиллингшот.
— Это уже который раз в семестре? На рекорд идешь? Проявляешь спортивный дух? Скучновато там, а? Еще лимонаду, пожалста.
— Есть немного, — согласился Пиллингшот.
— Так я и думал. А теперь, небось, до смерти хочется размяться. Ну, конечно. Давай-ка, вот что — бегом переодеваться, а потом возвращайся, будешь принимать мяч в поле. Йорк хочет продемонстрировать мне свои знаменитые медленные подачи. Надо показать ему, как с такими пустяками разделался бы Джессоп[43] на пике формы.
Скотт управлялся с битой лучше всех в «Пансионе».[44] Мистер Йорк был одним из учителей. Он подавал медленные крученые мячи, в основном «под биту»
