Когда вошел Простак, мистер Андерсон как раз курил долларовую сигару. Он вскинул глаза и просиял прежней дружелюбной улыбкой.
— А, Фиппс. Вернулись?
— Да, сэр.
— Как себя чувствуете? Получше?
— Да, сзр.
— Ну и отлично. Вы застали меня буквально чудом. Мне нужно ехать в Скивассетт, повидаться с моим адвокатом. Но я могу назвать вам несколько цифр. Вот, например, за год, закончившийся 31 декабря… — И мистер Андерсон принялся выстреливать цифрами, будто гейзер.
Для Простака они ровным счетом ничего не значили, но по тому, как его наниматель обкатывай их на языке, словно дорогой портвейн, он заключил, что суммы достаточно соблазнительны, и последние его сомнения улетучились. Когда мистер Андерсон, сделав паузу и опустив листок с записями, спросил:
— Ну как?
Простак без малейших колебаний ответил:
— О, что там! Здорово!
— Недурственно, а? — не отставал мистер Андерсон.
— Это точно.
— Так что, желаете купить «Вашингтон»?
— О, безусловно!
— Тогда вот вам мое предложение. Я продам его за сто тысяч долларов.
Простаку показалось, будто его внезапно хлестнули по лицу мокрым полотенцем, что очень и очень неприятно. Еще ему показалось, будто его лягнул в живот на редкость сильный мул. Он хватанул ртом воздух, забулькал, споткнулся и принялся теребить клубный галстук «Трутней».
— Сто тысяч?
— Сто тысяч.
— Да, черт возьми, у меня их нет!
— Хм, а сколько же у вас есть?
— Двадцать две тысячи 18 центов.
Мистера Андерсона затрясло с головы до ног. Он утратил всякую солнечность. Пришел конец пиру любви. Взгляд, каким он пронзил своего портье, был тяжелым и укоризненным. Именно такими взглядами владельцы отелей пронзают портье, когда те морочат им голову, валяют дурака, тратят попусту время и пробуждают надежды, чтобы тут же начисто разбить их. Даже когда ему сунули лягушку в три часа ночи, и то Дж. Г. не испытывал такого острого отвращения к своему молодому подчиненному.
— Двадцать две тысячи? — хрипло промычал он.
— И 18 центов. Видите ли, — пустился в объяснения Простак, — главный куш отхватил, конечно, мой дядя Теодор. Почти все нажитое имущество из старого сундука отошло ему. В конце концов, он ведь был зятем старику и постоянно общался с ним. Ежегодно навещал его в Нью-Йорке, хлопал по спине, интересовался: «Ну как оно все?» — а я…
Мистер Андерсон медленно считал про себя.
— Десять! — выкрикнул он, добравшись до этой цифры, И со странной ласковостью проговорил:
— Фиппс…
— Слушаю!
—
— Да нет, не очень.
— Тогда я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Быстрым жестом мистер Андерсон указал на открытое окно, из которого открывался превосходнейший вид на озеро Скивассетт.
— Это не отнимет много времени. Видите озеро? Простак ответил, что озеро он видит.
— Ну, так вот, я хочу, чтобы вы взяли лодку и поплыли по озеру. Отгребите от берега ярдов на двести… Там глубоко?
— Да, очень.
— Вот и прекрасно. Отгребите, значит, ярдов на двести, а потом привяжите на свою чертову шею чего потяжелее и утопитесь! Всего хорошего, — пожелал на прощание Андерсон и вылетел из комнаты. Он уже опаздывал на встречу с адвокатом.
Простак распрямился. Человеком он был мягким, но что-то в словах мистера Андерсона, а может — в его тоне, глубоко оскорбило его. И когда тот вновь появился в дверях, Простак не то чтобы метал искры, не так-то уж легко таким глазам их метать, но держался все-таки холодно.
— Да, забыл, — проговорил мистер Андерсон. — Вы уволены! Если я увижу вас снова, то убью хоть штопором, если ничего другого не подвернется.
Простак хрипло рассмеялся. В глазах у него зажегся странный свет. Он принял решение: надо внять замечательнейшему совету Мэрвина и принести театру немного пользы. Нет, как он мог польститься на такое дурацкое место, когда перед ним открывалась столь сверкающая стезя!
— Вот как? — спросил он. — Я уволен? Тогда, может, вам интересно, что, если бы вы не удрали, как ошпаренный кот, я уже подал бы заявление об уходе. И если желаете знать, что я собираюсь делать…
— Вот уж нет!
— Я стану управляющим.
— В отеле?
— В театре. Займусь, как говорится, шоу-бизнесом.
— Помоги ему Бог, бедному! — воскликнул мистер Андерсон и исчез вновь, на этот раз — окончательно.
Мучительная эта сцена случилась в понедельник. Правильно решив, что ничто не удерживает его, Простак вечерним же поездом уехал из Скивассетта и прибыл в Нью-Йорк во вторник, к позднему завтраку в отеле рядом с Мэдисон-авеню. Отель этот был ему первым домом, когда он приехал в Америку два года назад.
В поезде, как и во всех американских поездах, сильно трясло и качало, Простак был вялый, измученный, и только поспав днем и приняв освежающий душ, счел, что в состоянии выйти и полюбоваться видами Нью-Йорка.
Первым видом, которым он смог полюбоваться, был вид Мэрвина Поттера. Герой экрана стоял на углу Мэдисон-авеню и 65-й стрит, подписывая автограф маленькой девчушке с хвостиками-косичками.
— А-а, Фиппс! — сердечно окликнул он, когда Простак приблизился. — Вот ты и объявился! Я вроде уже говорил тебе, что мы живем в чудеснейшем мире. Особенно меня пленяет то, что в нем повсюду Фиппсы. Куда бы ты ни двинулся — на север, на юг, на восток, на запад, — всюду наткнешься на Сирила Ф.-Ф. Присоединюсь к тебе через минутку.
Он нацарапал свое имя в захватанном альбоме, и девчушка исчезла в неизвестности. Мэрвин провел усталой рукой по лбу.
— Я, Фиппс, человек публичный, что поделать! — вздохнул он. — Как утомляет постоянное общение с нескончаемым потоком поклонников! Нет, против поклонников я, в общем, не возражаю, но есть такие субъекты, в чей молочный коктейль меня так и тянет капнуть редкого азиатского яда. Они требуют у меня автограф, искренне полагая, что я — Грегори Пэк. Автографы этого Пэка продаются на черном рынке по 40 центов за штуку, а вот мои идут по четвертаку. Меня просто мутит, когда эти молодые рептилии охают со скрытой досадой, увидев, кто на самом деле расписался. Ладно, давай сменим пакостную тему. Итак, вот ты и в Нью-Йорке. Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк, центр вселенной! До отъезда в Голливуд я был бриллиантом в его короне и надеюсь стать им вновь, когда спектакль пойдет в сиянии славы.
— Ты, наверное, уже репетируешь?
— Весь день. Сил никаких нет. Репетиции — такая тягомотина.
— Очень нудно, да?
— Да уж, скучища. Все время приходится ловчить, крутить, чтобы внести хотя бы немного огня. Но, кажется, забрезжил выход. Сегодня на репетиции сидел один толстый дядька. Во время всех моих крупных сцен он крепко спал. Завтра, если он явится и посмеет заснуть, я подожгу ему ногу.
