Земля встретила пламенем весеннего солнца и до боли знакомым горьковатым запахом распускающихся тополей, цветущих повсюду — на улицах поселка, на островах разлившейся Колымы, у бревенчатого аэровокзала. Эти рубленые хоромы, в стиле русских теремов, построили во время войны. Их помнят многие военные летчики. Через Сеймчан с Аляски вереницей летели на фронт зубастые «Кобры» и «Летающие крепости», купленные в Америке на колымское золото.
Летим дальше, на север. Хребет Черского в облаках, непроницаемая пелена закрывает землю.
Неужели не увидим Омолон?
Но у Зырянки облака внезапно расступились, открыли голубовато-сиреневую равнину с бесчисленными озерами. Длинным языком сюда заходит Колымская низменность, протянувшаяся от самого Ледовитого океана. Северные ее горизонты тонут в белесом тумане. Еще не стаял лед на озёрах, и голая равнина вся усеяна, ледяными лепешками.
Синий хребет!
По правому борту, за Колымой, поднимается купол Юкагирского плоскогорья. А дальше на востоке сине-голубое крутогорье, почти исчезающее в фиолетовой дымке. Страна моей юности и моих грез. Таинственный водораздел между Коркодоном и Омолбном, где лежало королевство «Синих Орлов», не тронутое временем. Мы явились туда точно пришельцы с другой планеты…
Вершины синегорья почти сливаются с горячей голубизной неба. Над ними в недосягаемой дали млеют кучевые облака с синеватыми тенями. Свернуть бы с курса к знакомым вершинам. Что сталось с последним островом прошлого? Как сложились судьбы кочевников Синего хребта? Где бродят мои омолонские друзья? С маршрута не свернешь. Надо ждать. На Омолон и к Синему хребту мы попадем вкруговую, «через Америку» — залетим сначала в низовья Колымы, потом в Билибино на золотой Анюй. Но кусочек Омолона мы все-таки увидим там, где он вливается в Колыму. Оттуда мы начали свой поход длиной в несколько лет.
— Вот он… совсем близко. Прижался к подножию невысокого хребта. Здесь в низовьях Омолон течет прямо, без изгибов, и, так же как в верхнем течении, весь в чозениевых островах…
Много лет назад я пролетал Омолон в этом же месте на тяжелом бомбардировщике ТБ-3, снятом с вооружения. Летел в низовья Колымы по специальному Заданию. В самые суровые годы Отечественной войны было решено укрепить оленеводческие Совхозы золотопромышленных районов Севера. На мою долю пришелся крупнейший в Якутии Нижнеколымский совхоз. Он находился в тяжелом состоянии: около половины оленей было растеряно или погибло от эпидемии «копытки», не хватало пастбищ.
Пролетая низовья Омолона, я увидел с борта самолета длинный безлесный хребет. Он поднимался среди моря заснеженной тайги, и усеченные вершины голубоватых сопок сливались на горизонте с фиолетовым зимним небом. На карте хребет не значился — белое поле неисследованных земель простиралось на весь планшет. Последний выступ хребта приближался к южной границе совхоза. Тогда впервые мелькнула мысль: не лежит ли на Омолоне ключ от всех наших бед?
1942 год стал переломным — нам удалось полностью избежать. «копытки», избавиться, от потерь, впервые за много лет перевыполнить план. Большая заслуга в этом принадлежала вновь назначенному директору, талантливому организатору Феодосию Васильевичу Немчинову. Но наши успехи только обострили обстановку — на пастбищах стало еще теснее. И мы решили продвинуться в глубь омолонской тайги сначала с одним стадом. Пробраться с оленями к безлесным долинам приомолонского хребта, который я видел с самолета, и перелетовать там.
Не так просто было этого добиться. Бассейн Омолона представлял в ту пору огромный, почти не населенный край, простиравшийся на семьсот Километров к югу от устья реки. Многие считали задуманный поход авантюрой и пророчили гибель оленей в неизведанных дебрях. Мне пришлось подписать «кабальную грамоту» — взять на себя ответственность за дальний перегон.
Трудный это был путь. Шли на лыжах впереди стада, сменяя друг друга, выбирая подходящий путь. Преодолевали буреломы, безжизненные гари. В густолесьях прорубали просеку, чтобы пропустить огромный табун. На карте места эти не значились. Двигались по компасу. Почти два месяца пробирались сквозь зимнюю тайгу, дальше и дальше в неизведанные трущобы.
Наконец мы вышли с оленями на склоны приомолонских сопок, покрытые ковром нетронутых ягельников. На тучных зимних пастбищах Омолона важенки раздобрели, телята рождались крупные и не погибали от пурги в хорошо укрытых горных долинах. Благополучно прошла и летовка в горах. Бригада омолонского стада получила переходящее Красное знамя низовьев Колымы. Это был самый веский довод в пользу дальнейшего освоения Омолона.
В ту пору наш совхоз передали Дальстрою. Освоение Омолона, начатое нами, пришлось как нельзя более кстати. Его бассейн прилегал к таежным золотопромышленным районам, нуждавшимся в оленьем мясе.
Из Магадана нам прислали гидроплан с бесстрашным летчиком Александром Краснокутским для воздушной рекогносцировки пастбищ Омолона. Прислали в самое трудное военное время, когда каждая машина была на счету.
Никогда не забуду этих полетов. На фанерной летающей лодке мы проникали в глубь горных узлов, окружающих Омолон. Перед нами открывалась таинственная горная страна величиной с Францию. В, последнем полете к недосягаемому водоразделу между Омолоном и Коркодоном мы впервые увидели Синий хребет. Сквозь прозрачный колпак кабины наплывали голубоватые вершины. Летчик набирает высоту, и ребристые громады Синего хребта медленно опускаются.
Лес вершин простирается, насколько хватает глаз, теряясь в дымке далекого горизонта. Панорама девственной горной страны подавляет своим величием. Межгорное понижение остается позади. Гидросамолет пересекает границу неведомых гор. Вершины острых пиков, засыпанные обломками плит, похожи на зубья. Они проносятся совсем близко, на уровне иллюминаторов. Вероятно, наш самолет кажется мухой рядом с этими гигантами. Внизу раскрываются безлесные долины, запертые альпийскими кручами с белыми стрелами снежников.
На плато белеют ягельники, террасы покрыты альпийскими лугами, бегут реки, одетые в бордюры тальников. Страна, над которой мы летим, словно создана природой для крупного оленеводства. Комаров в этих горных убежищах, наверное, нет и в помине. А кручи, запирая долины, образуют громадные естественные коррали. Здесь не потеряешь оленей.
Легкая дымка между вершинами сгущается. Мутная пелена нависает на уровне вершин. Долины просвечивают точно сквозь газовое покрывало.
— Что это, Саша? — спрашиваю пилота.
Равновесие атмосферы полетело к чертям, конденсация облаков!
Туман уплотняется почти на глазах в облачное одеяло. Долины скрываются. Летчик отпускает рукоятку, самолет ныряет, пробивая тонкий облачный слой, растянутый между вершинами. Внизу опять появляются долины. Свет солнца меркнет, землю заливает матовое сияние. Вершины пиков где-то выше самолета, в облаках. Они поддерживают облачную кровлю. С непостижимой быстротой облака разрастаются, опускаются по склонам гор в долины, закрывают перевалы, теснят самолет ниже и ниже. Приземлиться летающей лодке в горных долинах негде. Летим словно в улицах фантастического каменного города. Пилот яростно гонит машину вперед и вперед, забираясь в лабиринт долин, накрытых облачной крышей. Туманные облака опускаются все ниже. Самолет то и дело задевает белесые космы. В иллюминаторы теперь видны вместо горизонта крутые склоны и осыпи.
— Поворачивай, Саша, нельзя дальше…
Пилот как будто не слышит. Долина впереди расширяется — там сливаются несколько притоков. Облака спустились совсем низко. Горы словно срезаны бритвой. Самолет круто разворачивается. Захватывает дух. Кажется, чиркнет крылом зеленые альпийские травы. Вижу даже листочки тальников и пену ручья, танцующего по камням. Самолет выравнивается после виража и уносится обратно, ускользая от плена. Неумолимо надвигаются облака. Летим в ста метрах над землей. Еще несколько минут, и туман накроет нас. У земли оставаться больше нельзя.
— Лапти уносить нужно! — кричит Саша, сдвигая шлем на затылок.
С оглушительным гулом самолет задирает нос и врезается в молочный туман. Пробиваем облачность. Вокруг ничего не видно, Стрелка высотомера ползет по циферблату. Кажется, что движется она невероятно медленно. Ох и неприятно набирать высоту в слепом тумане среди грозных вершин! Самолет
