столь же авторитетна и необходима для традиции, как и для нас ссылка на 'природу', которая, 'как выясняется', всегда содержала в себе некое эталонно-идеализированное отношение 'X', которое ученый 'открыл', эксплицировал в логике понятий, вытащил на свет божий для человека как еще одну раскрытую 'тайну природы' и как еще один элемент возможных приложений. С точки зрения традиции наша Природа, богиня-покровительница науки, давно уже все сделала и совершила, но не все пока открыла ученому, который вынужден без конца ставить ей вопросы и придумывать хитроумные средства понуждения к ответу (5).
(5) Этот момент научного общения 'с позиции силы', принуждения особенно подчеркивал Кант: 'Разум должен подходить к природе, с одной стороны, со своими принципами, сообразно лишь с которыми согласующиеся между собой явления и могут иметь силу законов, и, с другой стороны, с экспериментами, придуманными сообразно этим принципам для того, чтобы черпать из природы знания, но не как школьник, которому учитель подсказывает все, что он хочет, а как судья, заставляющий свидетеля отвечать на предлагаемые им вопросы' [22. с. 35-36].
В сущности, и профессионал-новатор, и ученый заставляют трудиться своих богов-покровителей, понуждая их к деятельности и описывая эту деятельность. Но бог традиции личен, беспокоен и общителен, деятельность его необходимо удерживать на понятном для профессионалов и доступном для подражания уровне эмпирии, тогда как Природа опытной науки – особа безлично-скучная, репродуктивно-правильная и необщительная; она больна инерцией – вселенской ленью, не подает голоса по собственной инициативе и отвечает только в терминах 'да' и 'нет', предоставляя ученым самим разобраться в смысле и составе этих ответов. С учеными, которые так любят упрекать традицию в религиозности и мистике [24], профессионал- новатор мог бы затеять весьма неясную по исходу дискуссию о том, в чьих действиях, его или ученого, больше религиозности и мистики.
Вечность бога-покровителя, именного знака, с которым связан текст профессии, сообщает это свойство трансляционности-вечности, отчужденности от смертных профессионалов всему составу текста – технологическим описаниям образцов для подражания. Принадлежность к тексту бога воспринимается традицией как санкция на трансляцию, как официальное признание обществом социальной ценности новации, введенной в корпус знания. Если профессионал-новатор 'сочиняет' миф, т. е. находится в позиции 'говорящего', реального творца новинки, то профессионал-потребитель, осваивающий эту новинку, всегда оказывается в позиции 'слушателя', который получает эту новинку от имени бога-покровителя. Для профессионала-новатора имя бога-покровителя не более как средство опосредования-социализации результата, такой же знаковый, инертный сам по себе и не создающий сам по себе знания инструмент означения, социализации, как и журнал для ученого. Но для профессионала-потребителя бог-покровитель суть источник всего наличного и любого возможного будущего знания. Для него профессионал-новатор лишь 'посредник', рассказывающий об эталонной для профессионала деятельности бога.
Схема: бог – посредник – человек (профессионал) становится для традиции ее теорией познания, трансмутации(6).
(6) В несколько универсализированной форме намагниченности-одержимости Платон анализирует эту схему в 'Ионе'.
Укоренению этой схемы способствует то обстоятельство, что традиционный акт социализации нового через наращивание текста имени бога-покровителя крайне редко использует процедуру; выдачи 'авторского свидетельства'(7).
(7) Выдача 'авторского свидетельства' связана по традиционной норме с включением 'культурного героя' в систему божественных кровнородственных отношений по правилу Сократа: 'Так ведь все они произошли либо от бога, влюбленного в смертную, либо от смертного и богини' (Платон. Кратил, 39в Д)
Если бы наши журналы, например, печатали научные статьи без указаний на авторство, то они оказались бы для дисциплинарного сообщества как раз в позиции традиционных богов-покровителей: бессмертных источников дисциплинарного знания и его хранителей – каждый ученый говорил бы от имени журнала. В этом смысле 'божественные' характеристики журнала – вечность или независимость срока жизни журнала от срока жизни ученых-авторов, способность приобщать результаты смертных ученых к бессмертной трансляции – суть те же характеристики, что и у божественных имен традиции, т. е. в боге- покровителе с точки зрения его функциональной нагрузки в процессах трансмутационного общения примерно столько же 'религиозности' и 'божественности', сколько и в нашем научном журнале. Хотя именно локализация личного и безличного начал отличает текст профессии, который привязан к личному, индивидуализированному имени бога-покровителя, от дисциплинарного текста, который привязан к безличному понятию физической или химической, биологической… 'природы', но зато рядом с собой выращивает эпонимическую характеристику дисциплины, связывая и ранжируя имена смертных творцов, оба текста, в сущности, обладают массой релевантных параметров, и прежде всего тяготением к информационной изоляции от других таких же текстов, к размежеванию на уровне 'вместимости' головы индивида. Под этим углом зрения вполне возможен 'перевод' с языка профессионального на научный. Для традиции достаточно нормативно звучит информационно-изолирующее высказывание Гесиода:
Самонадеянно скажет иной: 'Сколочу-ка телегу!'
Но ведь в телеге-то сотня частей! Иль не знает он, дурень?
(Труды и дни, 4 5-456)
В 'переводе' на язык науки оно могло бы звучать примерно так:
Самонадеянно физик иной говорит: 'Подзаймусь биокодом!'
Но в биокоде-то генов одних! Иль не знает он, дурень?
Между текстом профессии и текстом научной дисциплины есть, естественно, глубокие различия. Одно из них – наличие у текста профессии долговременной 'подкорковой' памяти, роль которой выполняет живущее поколение профессионалов. Освоенные для семейной трансляции навыки не требуют уже детализированного описания в знаковом тексте профессии, и тот эффект 'левого смещения', о котором мы уже упоминали, получает здесь полный простор для своих выявлений. Знаковый, привязанный к имени бога текст профессии переписывает каждое поколение, редуцируя описание освоенных уже навыков до простых упоминаний об их принадлежности к тексту. Об Афине, например, известно, что она научила людей обуздывать коней и запрягать быков, делать колесницы и строить корабли, даровала плуг и бороны, веретено и ткацкий станок. Этот состав текста Афины (он далеко не полон) делает понятным, почему Гесиод называет плотника 'рабочим Афины' (Труды и дни, 430), а себя соответственно 'рабочим Деметры', строго разграничивая области деятельности того и другого (там же, 420-457). Хотя состав текста имени, той же Афины, остается неизменным – в нем всегда будут упоминания о том, чем профессия обязана богу, - сами эти упоминания не будут, как правило, программами-'рецептами' изготовления корабля, например, или колесницы, а будут скорее напоминать знаковые айсберги, подводная часть которых располагается в освоенной профессии и переданной для семейной трансляции деятельности. Эти упоминания служат вместе с тем и адресами, местами крепления новых результатов в форме наращивающего текст мифа. Эту особенность заметил А. Лосев в гомеровских описаниях корабля [32], где много мельчайших деталей, но нет целого. То же самое можно сказать и о гомеровском описании работы Гефеста над щитом Ахилла (Илиада, XVIII, 468). Оно явно рассчитано на профессионала, подчеркивает и детализирует мелочи, проявляя безразличие к целому, профессионалу не нужно объяснять, что такое корабль или щит. Его внимание
