ном Лажаром в министерстве в тот же вечер. Я отправился туда с решимостью выказать обоим новым министрам твердость, уже навлекшую на меня немилость г-на Клавьера.
Я захватил портфель с перепиской и весьма обстоятельно ознакомил с ней министров; они дали нам аудиенцию, не ограничивая ее временем, чего не делал ни разу ни один их предшественник.
— В конце концов, сударь, — сказали мне они, — подведите итог: чего вы хотите? Чего просите?
— Я уже не прошу, господа, — сказал им я, — чтобы мне помогли доставить эти ружья; я слишком хорошо понял, что этого не хотят. Я прошу одного, пусть мне скажут, что ружья не нужны; что дело слишком щекотливое, дорогостоящее или затруднительное, пусть скажут что угодно, но пусть скажут это в письменной форме, чтобы у меня был оправдательный документ. Я не переставал просить его у ваших предшественников: не потому, разумеется, что меня не огорчит, если Франция лишится этого оружия, но потому, что мне слишком хорошо известна суть дела; есть люди, которые хотят, чтобы я, сытый по горло всякого рода неприятностями, с досады продал ружья в Голландии и чтобы можно было потом кричать в Париже, что мой патриотизм — химера, а помехи, в результате которых это оружие оказалось у наших врагов, дело моих собственных рук. Когда вы, господа, вернете мне мое слово и мои ружья, я отправлюсь в Национальное собрание, подниму над головой документ, который вы мне дадите, и призову Собрание в свидетели того, что я сделал все, дабы добиться вашей помощи; и если Национальное собрание скажет, как и все прочие, что нация в этом оружии не нуждается или его не хочет, я распоряжусь им по собственному разумению.
— Мы отлично знаем, что́ вы с ним сделаете, — сказал, смеясь, один из министров. — Вы продадите его за прекрасную звонкую монету наличными. Господин де Мольд пишет нам, что вы получили весьма соблазнительные предложения.
— Если он пишет обо всем, господа, он должен вам также сказать, с каким презрением я отверг эти предложения!
— Он сообщает и об этом, — сказал мне г-н Шамбонас, — в выражениях, не оставляющих сомнения.
— Да, сударь, мне делают такие предложения вот уже свыше двух месяцев. Я отнюдь не пытался поставить это себе в заслугу; но поскольку господин де Мольд пишет о них, не скрою, эти предложения таковы, что любой иной на моем месте уже десять раз принял бы их; я вернул бы мои деньги сторицею, но я прежде всего француз. Однако даже я не могу оставаться бесконечно в том бедственном положении, в котором меня держат и которое губит мой покой, состояние и здоровье, тогда как достаточно одного моего слова, чтобы все наладить!
Господин Лажар мне ответил:
— Мы, со своей стороны, не можем разорвать соглашение об оружии, столь необходимом, в момент, когда нам его не хватает, не проконсультировавшись предварительно на совместном заседании с тремя Комитетами — дипломатическим, по военным делам и Комитетом двенадцати; мы посоветуемся с ними и дадим вам ответ.
На следующий день г-н Шамбонас сказал нам, что приступил к обсуждению дела с членами Комитетов; что в связи с затруднениями, возникшими в Голландии, они склонны рассматривать соглашение, заключенное де Гравом, как фактически разорванное; но отнюдь не расположены заявить мне, что более не заинтересованы в этом оружии, а тем пуще подписаться под подобным документом при существующей крайней нужде в моих ружьях.
— Сударь, сударь, — ответил я министру, — либо вы заинтересованы в ружьях, либо не заинтересованы. Я не смогу занять ту или иную позицию в отношении предложений, получаемых мною, пока не будет ясного решения; я рассчитываю на вашу порядочность и жду такого решения, каким бы оно ни оказалось; но оно мне необходимо в письменном виде.
— Есть опасения, — сказал г-н Лажар (глядя мне в глаза), — что вы хотите воспользоваться предложениями, сделанными вам там, чтобы повысить здесь цену на оружие, установить выгодные для вас расценки!
— Сударь, — горячо ответил я, — если мне добросовестно помогут снять несправедливое эмбарго, наложенное голландцами (снабдив меня залогом, коего по праву требует поставщик) , а даю честное слово, что в этом случае ни один покупщик, кроме Франции, для которой оружие мною предназначалось, не получит его, сколько бы мне ни предлагали. Я даю честное слово, что не повышу цену, предусмотренную при заключении первой сделки, хотя я могу немедленно взять за ружья по двенадцати с лишком флоринов золотом, вместо восьми, которые получу от вас в ассигнациях! Хотите, я напишу заявление, чтобы вы могли показать его на совместном заседании трех Комитетов? Я прошу только справедливости, пусть меня избавят от нестерпимой неясности, которая терзает меня на протяжении трех месяцев, относительно возможной стоимости ассигнаций в неопределенный момент; мне нередко даже приходило в голову, когда я сталкивался с аполитичным, непатриотическим, несправедливым поведением бывших министров, что они хотят затянуть дело до того времени, когда можно будет, воспользовавшись непомерным падением курса ассигнаций, сделать мне деловое предложение, потребовав от меня срочной поставки; я достаточно повидал на своем веку, чтобы опасаться такого достойного приема. И все это только потому, что мне не удалось преодолеть робость г-на де Грава и добиться справедливого соглашения во флоринах, которое шло вразрез с обычаями высокомерных канцелярий военного ведомства; у них меж тем есть тысячи возможностей покрыть свои убытки, тогда как я не ищу воспользоваться ни одной из них!
— Но кто нам даст гарантию, — сказал один из министров, — что, устав от трудностей, задерживающих это оружие в Зеландии, вы не продадите его другим, хотя и дали нам слово? Ибо, в конце концов, вы ведь негоциант и ведете крупные дела только для того, чтобы заработать много денег?
— Я понимаю ваше возражение, сударь; вы могли бы быть несколько любезней, но, как бы там ни было, я избавлю вас от всякого беспокойства по этому поводу. Если вы хотите быть уверены, что я не соблазнюсь никаким иным предложением, согласитесь на немедленную передачу мной права владения и вручения оружия в Тервере тому, кого вы сочтете для этого подходящим: вещь станет вашей, и вы одни будете вправе ею распоряжаться. Можете ли вы от меня требовать большего? Благоволите распорядиться, господа. Для того чтобы обелить мой патриотизм от подозрений, на него обрушенных, нет ничего, ничего, на что я не был бы готов!
По удивленным лицам министров я понял, что они были соответственно подготовлены.
— Как! Господин Бомарше, вы говорите серьезно? Как! Если мы поймаем вас на слове, у вас достанет мужества не пойти на попятный?
— Мужества, господа? Да я делаю это заявление и предложение по собственному желанию.
— Хорошо, — сказал мне г-н Лажар, — изложите нам все это письменно: мы серьезно проконсультируемся на совместном заседании трех Комитетов.
На следующий день, 9 июля, министры получили от меня ясное резюме. Вот оно:
«Бомарше
господам Лажару и Шамбонасу, военному министру и министру иностранных дел.
9 июля 1792 года.
Господа!
Вам известно, что любое дело следует упростить, чтобы в нем разобраться. Позвольте мне напомнить вам основные предложения, выдвинутые мною на вчерашнем совещании и как будто одобренные вами. — Как негоциант, сказал я, я ни в какой мере не нуждаюсь в том, чтобы французское правительство взяло на себя мои обязательства в деле с голландскими ружьями, если я разорву мое с ним соглашение (избави бог!). У вас в руках, господа, доказательство того, что я могу гораздо быстрее и проще покончить с этим делом к своей выгоде, буде ограничусь торговым к нему
