ваших собственных денег на какой им угодно срок, так же как и в предшествующем соглашении, нет ни слова о том, что вас вынудили пожертвовать помещением на хранение ваших денег, которое было согласовано с тремя комитетами; это условие так искусно изъято из акта, что в нем не осталось и следа вашей безмерной преданности.
— Я не могу поверить, — сказал ему я, — что это сделано предумышленно.
— Я не вижу также по этому договору, — сказал он, — на каких основаниях вы сможете просить дополнительные фонды, буде они вам понадобятся, или даже получить ваши двести тысяч флоринов, если на месте нынешних министров окажутся люди недоброжелательные. Я вижу, вас провели и, от уступки к уступке, заставили подписать акт, налагающий на вас тяжкие обязательства; еще более тяжкие, чем они посмели сказать, поскольку в нем даже не упоминается, почему вы пошли на жертвы, до такой степени извратившие смысл договора.
Я вернулся домой, убежденный, что совершил ошибку. Я трижды был захвачен врасплох неожиданными изменениями, внесенными начальником управления, который был докладчиком. Но министры вели себя так порядочно! — думал я. Неужели они откажутся подтвердить, что я вел себя как патриот и человек бескорыстный, принеся собственную безопасность в жертву интересам ведомства? Неужели они забудут свое обещание воздать мне за это самую высокую честь перед лицом комитетов Национального собрания?
Напишу им, не откладывая. Их поведение покажет, причастны ли они в какой-либо мере к нанесенному мне ущербу, входило ли в их намерения оказать услуги партии, именуемой «австрийской», и помешать доставке ружей, задерживая мои деньги, без которых я не могу сделать ни шагу, и оставляя меня без каких бы то ни было доказательств того, что я пошел им навстречу и, по первой их просьбе, оставил у них в руках мои капиталы! Сердце мое сжимало, как тисками. Я взял перо и составил следующее письмо, исполненное трепета:
«Господам Лажару и Шамбонасу, военному министру и министру иностранных дел.
20 июля 1792 года,
Господа!
Договор, только что заключенный между вами и мной относительно шестидесяти тысяч ружей, столь несправедливо задерживаемых в Голландии, дал вам новые доказательства того, что я продолжаю самоотверженно поступаться собственными интересами ради служения родине.
Вы настаивали, господа, на том, чтобы я принес в жертву нынешним нуждам военного ведомства обусловленное ранее помещение на хранение у моего нотариуса, вплоть до окончательного расчета, той суммы, которую мне должны, в силу того же самого договора.
Господа, ружья, купленные и оплаченные мною наличными вот уже четыре месяца тому назад; чрезвычайные расходы, вызванные гнусным запретом, наложенным на оружие голландцами; займы, которые вынудило меня заключить на тягостных для меня условиях отсутствие средств, необходимых для ведения моих дел, — все это делает для меня совершенно необходимой уверенность, что мои деньги будут мне возвращены. Предпочтение, которое мой патриотизм оказывает Франции, уступая ей оружие в кредит и по самой низкой цене, в то время как наши враги непрерывно мне предлагают рассчитаться за него наличными по расценке, почти вдвое превышающей вашу (чему у вас есть все доказательства), дает мне, я полагаю, право требовать обусловленного нами ранее помещения на хранение денег, которые мне причитаются, как это следует из позавчерашнего договора: ведь счел же г-н де Грав необходимым потребовать от меня при выдаче мне первого аванса обеспечения его моими пожизненными контрактами; но вы, господа, выразили желание, чтобы я поступился моим правом, пообещав, что военное ведомство придет мне на помощь, буде мне понадобятся новые средства для ведения дел еще до истечения предусмотренного срока окончательного расчета; и я принес эту жертву.
Перечитав спокойно договор, я не нахожу в нем и следа ни моей уступки, ни ваших обещаний на этот счет. Что представлю я в подтверждение министрам, могущим сменить вас, господа, если вы не дали мне никакого документа, который, упоминая о моей добровольной жертве, послужил бы мне рекомендацией в их глазах? Поэтому я прошу вас, господа, обсудить и решить совместно с начальником артиллерийского управления, который был докладчиком по этому делу и в связи с высказываниями которого относительно теперешних нужд военного ведомства я и отказался от обусловленного ранее помещения денег на хранение, повторяю, я прошу вас, господа, благоволите обсудить, в какой форме может быть мне дан документ, который поможет мне получить, буде возникнет необходимость, денежное воспомоществование, обещанное вами?
Пользуюсь случаем, господа, чтобы вновь выразить благодарность вам и высокочтимым членам трех объединенных комитетов — дипломатического, по военным делам и Комитета двенадцати — за весьма лестное свидетельство, которым вы все удостоили почтить мое гражданское бескорыстие, являющееся, на мой взгляд, всего лишь добросовестным выполнением долга; вы сделали бы то же самое, будь вы на моем месте.
Прошу вас принять, господа, заверения в почтительнейшей преданности доброго гражданина.
Подпись: Карон де Бомарше».
Признаюсь, неприятное чувство страха не оставляло меня, пока я не получил от них ответа.
Вот какой ответ я получил назавтра, около полудня:
«Господину де Бомарше.
Париж, 20 июля 1792 года.
Чтобы избавить Вас, сударь, от какого бы то ни было беспокойства в связи с изменениями, внесенными по нашей просьбе, поскольку мы потребовали, чтобы был изъят пункт о помещении на хранение суммы, соответствующей стоимости ружей в голландских флоринах, которую государство должно было передать Вашему нотариусу (точно так же, как Вы при получении аванса в размере пятисот тысяч франков передали на хранение нотариусу военного министерства пожизненные контракты на сумму в семьсот пятьдесят тысяч ливров), и Вы согласились оставить эти деньги в руках государства, проявив полное к нему доверие, мы с удовольствием повторяем Вам, сударь, что по единодушному мнению комитетов и министров, Вы дали доказательства патриотизма и истинного бескорыстия, отказавшись получить от врагов государства по двенадцать — тринадцать флоринов наличными за каждое ружье, уступив их нам в кредит по цене восемь флоринов восемь су и ограничившись весьма скромным доходом при стольких жертвах; Ваше поведение в этом деле заслуживает самых высоких похвал и самой лестной оценки. Мы вновь заверяем Вас, сударь, что в случае, если после пересчета, проверки, упаковки и опечатывания г-ном де Мольдом оружия, право владения на которое Вы нам передаете, и после получения нами как его описи, завизированной этим полномочным посланником, так и счетов на Ваши расходы, которые по договору должны быть возмещены Вам военным ведомством, Вам понадобятся новые средства для улаживания Ваших дел, военное ведомство не откажет Вам в выдаче таковых из остатка нашего Вам долга, как мы о том договорились, принимая во внимание, что Вы поступились помещением денег на хранение у Вашего нотариуса.
Примите наши уверения, сударь.
Подпись: военный министр А. Лажар,
министр иностранных дел Сципион Шамбонас».
Читая это письмо, я думал: они почувствовали, как я удручен, они поняли, что не должны ни минутой долее оставлять меня в таком состоянии. Да зачтется им это! Из груди моей вырвался вздох облегчения. Я еще не все потерял, сказал я себе; если даже новые препятствия помешают мне довести до конца это дело,
