Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю.

занявшего Ваше место в этой сделке и полностью избавившего Вас от риска, согласившись присовокупить залог, который Вы обязались дать покойному императору Леопольду, к прочим платежам разного рода.

Конечно, сударь, Вы, продавая эти ружья, вовсе не хотели расставить ловушку Вашему покупщику, скинув на его плечи весь груз трудностей, с которыми Вы сами отлично справились бы, если по-прежнему были бы лично заинтересованы в этом деле, поскольку Вы, как мне известно, пользуетесь кредитом у обеих держав, австрийской и голландской, посягнувших без всяких оснований, в своих политических интересах, на международное и торговое право в лице французского негоцианта, да еще в такой оскорбительной манере!

Но прежде чем я вынесу громогласно мои жалобы на суд всей Европы, прося защиты от обидчиков, я желаю, чтобы все денежные интересы людей, вступивших со мной в сделку, были удовлетворены полностью, чтобы нельзя было ни к чему придраться, во извинение всех этих гнусностей.

Исходя из этого, сударь (это к Вам лично не имеет отношения), я прежде всего выплатил всякого рода сборы, которые каждый, кому не лень, требует со сделки, хотя никто, кроме Вас и меня, не выложил из своего кармана ни одного флорина, ни одного су.

С Вами я рассчитался не только за оружие, но также и за упаковку, ремонт ружей, я возместил Вам далее судебные расходы, несмотря на то, что Вы мне представили счет на них без предварительной договоренности. За мной остается один, весьма значительный, взнос, а именно требуемый залог; иначе говоря, расход, который Вам угодно было навязать мне, чтобы избавиться от него самому,

Но после того, как я пошел на жертвы, столь значительные, ради выполнения обязательств, взятых на себя перед нашими Антильскими островами, которые ждут этого оружия и которым наше правительство, со своей стороны, уже не преминуло бы отправить свое оружие, если бы не считало должным рассчитывать на мою честь и не верило бы моему слову, я теперь считаю себя вправе кричать во всеуслышание о притеснениях и открыто жаловаться на голландское правительство, а также и на г-на Лаэйя и на Вас, поскольку ни один из вас не соблаговолил вымолвить ни слова, не предпринял ничего, чтобы добиться отмены недостойного эмбарго, наложенного на мой груз в стране, которой процветание только и зиждется, что на свободе торговли, и которая без всякого стыда затрудняет в своих портах свободу торговли других наций.

Нет, сударь, Вы не поступаете по отношению ко мне как принято у порядочных негоциантов, когда не пролагаете никаких усилий, чтобы со мной обошлись по справедливости, чего я лично требовал бы для Вас неустанно, буде наше правительство оказалось бы настолько подлым, что повело бы себя таким же образом по отношению к Вам, и Вы бы меня попросили за вас заступиться! Негоцианты, сударь, придерживаются принципов, куда более благородных, нежели политиканы! Одни только негоцианты обогащают государства и восполняют, ежели они добропорядочны, весь тот урон, который наносят власти, только и умеющие, что порабощать, притеснять и пожирать. Можно ли после этого удивляться, что народы, возмущенные этим игом, прилагают столь ужасающие усилия, чтобы попытаться его скинуть!

Но оставим в стороне злосчастия наций, сосредоточимся оба, сударь, на тех, что касаются Вас лично. Я плачу Вам, сударь, а Вы совершенно не помогаете мне добиться отправки товара, который добросовестно мной оплачен! Вот мои претензии, вот на что я жалуюсь. Вы, сударь, слишком искушенный негоциант, слишком просвещенный человек, чтобы Вам не была очевидна справедливость моих упреков.

Примите поклон человека, уязвленного до глубины души и того не таящего.

Подпись: Карон де Бомарше».

— Господа, — сказал я обоим нашим министрам, — господин Ози, написав, что он полностью согласен со мной относительно расходов, которые должны быть оплачены, и всего остального, заканчивает свое письмо следующими ничего не говорящими словами, достойными большого политика:

«Я предпочитаю, сударь, не отвечать на выпады, направленные против меня в Вашем письме. Ограничусь заверением, что, если я могу быть Вам полезен, я всегда буду прельщен возможностью доказать свое совершенное к Вам почтение, с которым имею честь оставаться, сударь, Вашим и проч. и проч.

Ози де Зекварт

Роттердам, 23 августа 1792 года».

Господин Клавьер, не сказав ни слова, поднялся и вышел. Г-н Лебрен сказал мне:

— У господина Клавьера есть подозрения; ваше дело, сударь, их уничтожить. Почему эти ружья не доставляются в течение пяти месяцев?

— И это вы, господин Лебрен, спрашиваете меня об этом? Вы ведь делаете все, обратное тому, что необходимо для их доставки. Разве, задерживая залог, вы хоть сколько-нибудь помогаете хлопотам господина де Мольда? Известен вам его почерк? Взгляните, что он мне пишет!

Я роюсь в моем портфеле.

— Да, это его почерк, — говорит он и читает:

«Вы не сомневаетесь, сударь, в моем усердии, в моем рвении и т. д. Так вот! Я буду говорить с Вами, сударь, на единственном языке, которого Вы и я достойны, на языке правды.

Это вражеское правительство решило проявлять к нам несправедливость до тех пор, пока это будет сходить ему с рук безнаказанно, и обстоятельства слишком благоприятствуют его двуличной игре. Поэтому они решили не допустить вывоза Ваших ружей. (Слышите, г-н Лебрен, прикидывающийся ничего не знающим об истинном характере препятствий, из-за которых задерживались наши ружья, вы ведь читали это письмо, как и двадцать других писем от г-на де Мольда, адресованных вам, хотя и ни на одно из них вы так и не ответили.) Я вижу только один выход: разделить товар между несколькими негоциантами, взяв с них гарантийные письма и т. д. и т. д. Тогда Вы можете быть уверены в вывозе, поскольку голландские негоцианты по-прежнему получают на него разрешение. Вот способ, который диктуют обстоятельства. Г-н Дюран любезно согласился обстоятельно осветить Вам дело вместо меня; позвольте мне только добавить, что Вы не должны долее подвергать риску Ваши интересы. Пожалуйста, обсудите это с г-ном де Лаогом, чье отсутствие слишком затягивается, и т. д. и т. д.».

(У г-на де Мольда были все основания на это жаловаться. В течение пяти месяцев ни г-н де Лаог, ни кто-либо другой не привозил ему ответа. Фальшивомонетчиков выпустили на свободу; и они взялись вновь деятельно отравлять страну своими ассигнациями! Вот чем мы обязаны нашим министрам; допросите г-на де Мольда.)

— Ну как? — сказал я г-ну Лебрену. — Вы по-прежнему настаиваете, что ружья задерживаю я? Пока вы не дали торгового залога, требуемого господином Ози, могу ли я вступать в напрасный спор с голландской политикой, когда не располагаю вашим содействием, вашей поддержкой? Могу ли я использовать торговый нажим без этого треклятого залога, который, в конечном итоге, обойдется Франции всего лишь в сумму банковской комиссии! Вы и г-н Клавьер прикидываетесь, что не понимаете меня? Нет, не эта банковская комиссия и даже не этот залог застопорили дело; нет, тут причина в грязных происках некоего господина Константини и его компаньонов; можно, право, подумать, что это из-за них на меня обрушились все беды; я писал вам о них, они засадили меня в тюрьму в надежде, что там я буду убит и что моя семья, доведенная до крайности, отдаст им оружие за бесценок, когда меня не станет, а они перепродадут его Франции втридорога!..