прозвище Чудо Мира, — Фридрих II. Известный своей любознательностью, образованностью, знанием нескольких языков (немецкого, итальянского, французского, латыни, арабского, греческого, еврейского), Фридрих II пользовался широкой известностью среди интеллектуалов того времени. Стремясь повысить авторитет своей власти в международном научном сообществе, он привлекал ко двору ученых и переводчиков из разных стран. Султан Египта по его просьбе прислал ему известного астронома. Приглашенные философы переводили Аристотеля, Авиценну, Аверроэса. Некоторые почерпнутые из этих переводов знания воплотились в законодательстве Фридриха II. Покровительствуемая им Салернская школа впитала в себя традиции арабской медицины.
Фридрих II и сам писал научные трактаты. Его авторству принадлежит такой известный опус, как «Трактат об искусстве соколиной охоты» — традиционного увлечения многих мусульманских правителей, от которых император нередко получал в качестве даров диковинных зверей и птиц, например, исландского кречета. Звери, особенно охотничьи и экзотические, часто использовались в качестве почетных даров, так как, входя в систему геральдики, играли важную роль в символической репрезентации власти государей в средневековую эпоху (это отразилось и в прозвищах многих могущественных особ: например, герцоги Генрих Лев, Альбрехт Медведь).
Широко известна религиозная терпимость Фридриха II Штауфена. Косвенным образом это подтверждает саркастическая оценка императора хронистом Матвеем Парижским, который писал: «В народе говорят, что Фридрих II больше следовал закону Магомета, чем Иисуса Христа, завел себе сарацинских наложниц... давно был другом и союзником скорее им, чем христианам». Впрочем, религиозная лояльность императора имела вполне отчетливо различимый политический подтекст. Ситуация борьбы с папством вынуждала Штауфена виртуозно владеть искусством политического «слалома» и искать диалог с мусульманскими правителями Востока. Интеллектуально-религиозная атмосфера, царившая при дворе Фридриха II, существенно отличала ее от той, которой дышала придворная среда других европейских государств этого времени. Политические трения с папством, контакты с арабскими интеллектуалами, знакомство с «рациональным» наследием античности в контексте тех процессов, которые способствовали «десакрализации» сознания мирян в высокое Средневековье, определяли своеобразие религиозного сознания императора и некоторых его придворных — сознания, которое явно контрастировало со стереотипными формами мышления, присущими тому времени.
Неслучайно с его именем связано немало всякого рода легенд, передаваемых его современниками. Францисканский хронист Салимбене рассказывает, например, следующие характерные эпизоды из его жизни. Однажды император приказал плотно запечатать в ящик некоего человека, а через некоторое время велел вскрыть его. Когда ящик был распечатан, то, обнаружив в нем мертвое тело и не найдя признаков присутствия души, император преисполнился сомнений «в посмертном бытии души». В другой раз он удовлетворил свое «научное» любопытство следующим образом. Приказав обильно угостить двух людей, он затем одного отправил спать, другому же приказал бодрствовать. Через некоторое время велел умертвить обоих и вскрыть у них желудки, чтобы установить, где пища была усвоена лучше.
Религиозная терпимость и широкие интеллектуальные интересы императора имели определенные границы. Фридрих II мог себе позволить общаться с кем угодно и обсуждать сложные вопросы мироздания, но интеллектуальный горизонт простых подданных должен был ограничиваться ценностями его государства. Так, основав в 1224 г. Неаполитанский университет, император запретил всем желающим обучаться наукам учиться где-либо кроме этого университета. Те подданные, которые к тому времени уже обучались в североитальянских университетах, должны были под страхом смертной казни и конфискации имущества в самом скором времени вернуться домой. Очевидно, Фридрих II, хорошо осведомленный относительно распространенных в северной Италии коммунальных свобод, стремился предотвратить проникновение их в свое государство.
Важнейшую роль в системе массовой коммуникации аристократического общества играла поэзия. Поэт часто оказывался своеобразным политическим комментатором, перед которым его покровитель ставил задачу формирования общественного мнения. Естественно, что в обмен поэт был вправе ожидать от своего господина вполне определенных благ. Вальтер фон дер Фогельвейде, миннезингер той эпохи, прямо пишет об этом:
«Очаг», который пожаловал император поэту, — удел в Вюрцурге, к которому было присовокуплено 30 марок годового дохода, — позволил Вальтеру чувствовать себя достаточно уверенно за спиной такого могущественного покровителя, чтобы подтрунивать над жадностью герцога Леопольда Австрийского, чьим гостеприимством он раньше пользовался.
Неудивительно, что он мог позволить себе и едкий смех в адрес могущественных противников Штауфенов, включая самого папу:
Культура рыцарства
Однако содержание творчества поэтов той поры не исчерпывалось интересами заказчика. Рыцарская поэзия и роман, вышедшие из-под пера известных миннезингеров высокого Средневековья, запечатлели наряду с общей средневековой картиной мира ценности жизни рыцарского общества Германии. XIII в. — век расцвета миннезанга. В это время творили такие известные поэты, как Вальтер фон дер Фогельвейде, Готфрид Страсбургский, Вольфрам фон Эшенбах, Гартман фон Ауэ, Нейдгарт фон Рейенталь и др. В XIII в., как полагают некоторые исследователи, при дворе Штауфенов окончательно складывается широко известная рыцарская эпопея «Песнь о Нибелунгах».
Литература рыцарской среды дает возможность обрисовать круг рыцарских предпочтений и идеалов, выявить их ценностные ориентации. Главным императивом рыцарской этики выступает понятие чести. Оно тесно связано с идеей воинского подвига и рыцарской авантюры. Главные герои «Песни о Нибелунгах», Зигфрид и Гунтер, отправляются в неведомые края, чтобы подтвердить свою репутацию славных воинов. Воинский подвиг понимается в категориях некоего избыточного, «нерационального» мужества. Герой нередко знает (как знает Хаген — вассал бургундских королей в «Песне о Нибелунгах») о грозящей ему гибели, но идет навстречу ей, демонстрируя безрассудную с точки зрения современного человека смелость. При переправе войска через Дунай Хагену было поведано пророчество, что никто из его войска не возвратится из этого предприятия живым. Узнав об этом, Хаген не только не повернул назад, но, изломав челн, отрезал всякую возможность вернуться домой, сопроводив это словами:
