беззубой бабке. Ну, другое дело, если б шли маневры: сто дивизий вправо, сто — влево, тогда куда б ни шло. Командующий будь при войске, ибо войско без командующего равно стаду овец без пастуха. А так чего же: командиришка у них есть, задачка ясна: лежи себе да пуляй.
— Идентичный взгляд и у меня, Прохор Силыч. Излишняя опека губит человека. Оставим господ полицаев на попечение лейтенанта Закукаречки да матушки-ночки. Разворот на сто восемьдесят — и в Смоленск.
Прохор тронул коней, но тут же натянул вожжи. К возку подбежал полицай в заячьей шапке и фуфайке с белой повязкой на рукаве, но без винтовки, а лишь с пистолетом на животе, видать, из младших командиров.
— Господин начальник! Дозвольте спросить.
— Разрешаю. Спросите, — смерив с ног до головы на диво смелого полицая, — сказал Гуляйбабка и подумал:
'Экий фрукт! Спросил вроде бы робко, а смел, как волк'.
— Не сочтите за трусость. Рад стараться! — опять выпалил полицай в фуфайке. — Но хочется знать, для объяснения подчиненным, когда подойдет подкрепление, сколь придется ждать?
— Будь я пророк, я прогрохотал бы вам с неба. Но я всего лишь преподаватель тактики, и посему извольте ждать. Фюрер выручит. Ау видер зейн!
Возок, взметнув вихрь пыли из-под конских копыт, рванулся с места, прочертил дугу перед цепью уложенной в снег полиции и растаял в завирушной ночи.
— Сдается мне, Сямен, обманят нас, не дадут нам по коню и коровке, повернул голову к лязгающему зубами соседу полицай, у которого под шинелью было одето что-то теплое.
— Пошел ты к чертям со своим конем и коровкой, — ответил сосед. — Я промерз до костей и, если через час нас не поднимут, боюсь, что моей жинке придется искать другого Семку.
— Чего ж ты приехал без теплых вящей? Надоть было пододеть что-либо под шинелишку. А так, брат, дубу дашь, как пить дать. Где твой кожух?
— Был у меня овчинный кожух, да сплыл.
— Куда ж он делся?
— Майору Капутке приглянулся.
— А-а. Вон чево-о…
Разговор двух полицаев в темноте оборвался. Ветер, смешанный с сухим снегом, налетел с новой силой и тоскливо завыл в дулах винтовок. Но минут через пять — семь разговор возобновился.
— А как ты петришь, Сямен: подойдет к нам подкряпление ен нет?
— Какое подкрепление, долбня?
— Как «какое»? Да то, что господин с возка обисчал. Разви ты не слышал?
— Я не знаю, как тебя в полицию взяли, дубину такую. Да ведь это учеба, просто вводная такая. И вообще, пошел ты со своими дурацкими вопросами. Тебе хорошо, тепло. А мне греться надо, греться. Ты по-ни-маешь?
Молчание возвестило о том, что полицай-дубина все понял. Однако пролежал он так недолго. Черт, севший ему на язык, снова подмыл его на разговор.
— Сямен, а Сямен?
— Чего тебе?
— А как ты петришь: чем занят сийчас фюрер? Думает он об нас ен нет?
— У-у, дубина! — проскрипел зубами Семен. — Еще один вопрос, и я сдеру с тебя кожух, как волк шкуру с овечки. Вот тогда ты узнаешь, что тебе делать, чем заниматься. То ли греться, то ль тревожить болтовней соседа.
— Ну, ну! Чево ты. Я ж подушевно.
— Молчи.
— Ну, ну, не кричи. Не из пужливых.
— О-о, скотина, — простонал Семен. — Жаль, что тебя конвоир не довел до дивизионного трибунала.
— Не больно жалкуй, а то и тебя могем, как твово конвоира.
Дубина, сбежавшая с поля боя и попавшая в полицию, демонстративно отвернулась. Вогнав в обойму пять холостых патронов, полицай начал пулять в белый свет, как в копейку. И в это время на него сзади налетел замерзающий Семен. Он схватил обладателя теплого кожуха за горло, но неудачно. Тот вывернулся и уцепился в горло Семена. Оба полицая, не сдаваясь, покатились под гору.
15. ГУЛЯЙБАБКА ПРОДОЛЖАЕТ ТАКТИЧЕСКИЕ ЗАНЯТИЯ. СОГРЕВАЮЩЕЕ СРЕДСТВО ДЛЯ ЗАМЕРЗАЮЩИХ ПОЛИЦАЕВ
Отлично выспавшись в теплом номере гостиницы и плотно позавтракав, Гуляйбабка в темную рань прибыл на ту самую высоту, где двенадцать часов тому назад «рота» курсантов-полицаев начала «сражение» с «партизанами».
'Сражение' все еще продолжалось. Полицаи, как и было приказано, лежали в снегу и стреляли в метель. Но выстрелов… Как они поредели за ночь! С вечера велась сплошная пальба, а к утру раздавались лишь одиночные хлопки.
— Где лейтенант Закукаречкин? — спросил Гуляйбабка у полицая, лежавшего на левом фланге.
Полицай, натянувший на себя не то две, не то три шинели, увальнем подхватился со снега, вскинул руку к шапке:
— Смею доложить, они откукарекались!
— Что значит откукарекались? Докладывайте яснее.
— Смею доложить, они замерзли.
— Безобразие! — закричал Гуляйбабка. — Мокрые куры! Никакой закалки! Шелудивый поросенок и в Покровки замерз. Где помощник начальника курса?
— Смею доложить, и они.
— Что они?
— Они тоже изволили задубеть. Гуляйбабка обернулся к кучеру, надевающему попоны на взмыленных коней:
— Вы слышите, Прохор Силыч? Замерзли, мерзавцы. Не захотели фюреру служить.
— Как не чуять, сударь. Чую. Воля господня. Каждый избирает, что ему по душе. Взял и замерз.
— Я их изберу! Я им замерзну! Эй, ты! Куль в трех шинелях!
— Слушаюсь, ваш благородие!
— Принимай командование на себя.
— Рад стараться!
— После будешь стараться, а сейчас слушай приказ.
— Рад стараться!
— Поднять роту! Всех живых и мертвых в строй. Срок пять минут.
— Рад стараться!
— Ох, чует сердце, не к добру все это, — вздохнул Прохор, когда полицай в трех шинелях кинулся исполнять приказание. — Не к добру вы затеяли с этой полицией, сударь.
— Поменьше охов, вздохов, Прохор Силыч. Солдат тот плох, который ох да ох! Не впервой заваривать кашу. Расхлебаемся.
— Воля ваша, сударь, — вздохнул Прохор, садясь на облучок. — Только мой бы совет вам. Внять гласу пословицы: 'Вовремя убраться — в выгоде остаться'.
— Но есть и другие пословицы, Прохор Силыч.
— Какие же?
— 'С поля брани бежать — себя не уважать', 'Бегство от сраженья достойно презренья'. Будем
