Дмитрий Петров, Вадим Борейко
МАГИЯ СЛОВА
Диалог о языке и языках
Предисловие
Эта книгу я представляю с удовольствием.
И вам, и себе.
Она хороша. Она откроет вам глаза на великую тайну: как овладеть миром, как подчинить его себе — с очень скромным бизнес-планом, что немаловажно.
И заодно избавиться от немоты, глухоты и бестолковости.
Лирическое отступление.
Где-то посреди Китая, в горах, в деревне я испытывал кошмарный ужас, я начинал понимать, а каково обычным простым людям, которые — хоть как-нибудь плохо — не знают по крайней мере с полдюжины языков. В такой вот китайской глуши есть места, где местные не знают ни пары слов по- английски, все вывески на иероглифах и в кабаке нет ни одной вилки, а все сплошь палочки.
Я там объяснялся с местными при помощи жестов, как будто я Робинзон, а они мои новые Пятницы.
Какая мука!
Меж тем как выучить чужой язык — очень просто. Ну, тут можно долго рассуждать вокруг да около того, что такое — знать язык. Возможны варианты, разные уровни: от бесед с официантом до написания поэм пушкинского уровня. Однако все мы легко сойдемся на том, что, если человек бегло болтает на чужом, пусть даже с тысячей ошибок, это уже что-то. Жить можно.
То, к чему сам я пробивался вслепую, во тьме, спотыкаясь и падая, возвращаясь назад и бессмысленно кружа по истоптанным ненужным полянам — тут объяснено коротко, ясно и научно. Я в свое время учил языки как мог, теряя темп и время, страдая и подумывая о том, чтоб на все плюнуть — а тут, пожалте вам, дается эффективный метод.
Вот еще что важно.
Пару слов про авторов, каждого из которых я давно знаю и люблю, порознь и вместе. Они яркие люди, прожженные инженеры человеческих душ, конченые интеллектуалы, блестящие собутыльники.
С Борейко мы учились на журфаке МГУ (1975–1980) и жили в общаге бок о бок, правда, в разных комнатах, но часто и весело встречались в простецких студенческих застольях. Он был тогда, кстати, живописцем, играл в Дали и Ван Гога, и до сих пор его картины хранятся у однокурсников — но не у меня, я после выпуска далеко не сразу перешел к основательной оседлой жизни и потому не таскал за собой предметов, которые не влезали в вещмешок. А еще он был вундеркинд и оригинал, что выгодно отличало его от большинства наших товарищей, заточенных на тупое делание скромной карьеры в партийной унылой печати.
Я после то и дело наезжал к нему в Алма-Ату (с тех пор, как город стал называться «Алматы», я умудрился в нем ни разу не побывать), в которой он осел, и мы обменивались свободными мыслями.
Позже в Алма-Ату я к Борейко заслал и Петрова; он в те же самые годы, что мы в МГУ, учился в инязе, и мы, не будучи с ним знакомы, — как выяснилось позже, через 20 лет после окончания студенческой жизни, — ухаживали иногда за одними и теми же девушками. Лишне говорить, что девушки эти были не русские, но — носительницы иных языков, которыми мы овладевали в юности. Лучшего метода учить иностранный до сих пор не придумано; об этом много и по делу сказано в этой во всех смыслах поучительной книге. Если у вас есть возможность повторить этот наш с Димой опыт, то вы счастливый человек, и мы, два примерных семьянина, вам с легкостью позавидуем.
Петров после продвигал в Казахстане новые лингвистические методы (по слухам, он отговорил казахов от перехода на латиницу), а Борейко (форпост русской словесности на Востоке) я передал его (кому кого — тут не суть важно), чтоб он не скучал на чужбине долгими зимними вечерами. Короче, они начали дружить через мою голову и даже вот написали вдвоем книгу — не то чтобы совсем Ильф и Петров, но Борейко и Петров, а если продолжить эту игру в слова, то Корейко и Катаев, сами понимаете.
Я одним из первых прочел первый вариант этого труда, в целом его одобрил, но решительно потребовал расширить некоторые пассажи. В частности, абзац о том, как Борейко за 4 дня выучил итальянский, я потребовал разогнать до отдельной большой главы. Как видите, мой совет был принят, а глава эта — самая теперь в книге ценная.
Я пишу эти строки в городе Ровинь, в доме на улице Zagrebacka, куда меня забросила жизнь.
— И что же, ты недели через три заговоришь на хорватском? — спросили меня тут случившиеся рядом русские, которые знакомы с моими повадками.
— Нет, не через три, а через две, — малодушно ответил я, уже точно зная, что по-хорошему хватило б и четырех дней. А если принять в расчет сходство хорватского с русским, украинским и польским, на которых я кое-как болтаю, то можно б и быстрей отличиться… Но — мне лень гнать лошадей, к тому ж полно срочной писанины на русском… Но, тем не менее, это сладкое чувство легкости бытия, иностранного бытия, когда вы играючи берете новый чужой язык, давно уже есть у меня, оно появится и у вас — если вы проштудируете эту книжку.
Ну что ж, приятного вам чтения, дети мои.
От авторов
Спросите любого интеллигентного человека, знаком ли он с творчеством Шекспира, или Сервантеса, или Гёте, или Мопассана. Интеллигентный человек только обиженно хмыкнет: 'Да уж небось! За кого вы меня, собственно, принимаете?' Иной похвалится близким знакомством с интеллектуальными творениями типа Кафки или Маркеса, да и каждый человек, читающий и даже совсем не претендующий на принадлежность к духовной элите, вспомнит Дюма, Агату Кристи и неисчерпаемые закрома зарубежного криминального чтива.
А вот тут-то, дабы сбить спесь с торжествующего эстета (что само по себе уже всегда приятно), поинтересуйтесь, в чьём переводе читал он нетленные шедевры мировой словесности. И пусть наморщенный лоб не вводит вас в заблуждение: он этого не знает. Поэтому посоветуйте ему в следующий раз, когда он будет наслаждаться изысканным стилем или тонким юмором очередного властителя дум и душ, помянуть добрым словом безвестного толмача, одного из тех, кого Пушкин как-то окрестил ' почтовыми лошадьми просвещения'.
Был, правда, ещё и Гёте. Он сравнивал переводчиков со сводниками, которые, расхваливая красавицу, скрытую вуалью, не показывают её, а лишь возбуждают интерес и любопытство к оригиналу.
Сколько на свете языков? Сколько их можно знать и каков критерий знания языка? На первый вопрос у меня два внешне противоречащих друг другу ответа.
