пустые кровоточащие глазницы.
Хуже всего было то, что Вадим хорошо знал этого парня.
Прошлое снова всплывало в памяти.
1983 год. Закавказье. Горный учебный центр в Шемахе. Только не надо при слове «горный учебный центр» представлять себе белые комфортабельные корпуса на фоне красивого пейзажа. Нет, были просто палатки зимой прямо на снегу, а в них — грязные, завшивленные, полуголодные «защитники отечества», полдня занятые растопкой маленьких железных печурок, а еще полдня — распилкой мокрых дров и сбором чахлого кустарника. Чему солдаты должны были там научиться — одному Богу известно, но для любого вероятного противника к концу двухмесячного пребывания в «учебном центре» они представляли собой просто легкие для поражения мишени. «Учебные», так сказать.
Вадим так и не смог понять, почему добротное и теплое обмундирование для горных условий выдавалось только на строевом смотре. И долго не мог забыть абсолютно гротескную картину: к самой большой палатке, где готовили пищу (не еду, а именно пищу) жалким подобием строевого шага двигаются сгорбленые от холода, закутанные в черные от копоти, рваные и прожженные бушлаты, фигуры солдат с котелками в руках. И при этом еще поют охрипшими на морозе голосами что-то бодро-маршевое. Потом, получив свою порцию горячего, тут же на морозе, стоя, пытаются проглотить ее как можно скорее.
Многие болели. Одессит Леня Фишан чуть не умер от гнойного аппендицита, потому что капитан Маслов не хотел нарушать главное условие учений — полную автономность. «Есть санчасть, пусть сами справляются.» Палатка с красным крестом действительно была, но молоденькие санинструкторши Лена и Люся не заканчивали даже медучилища и большую часть времени развлекали господ офицеров. В лучшем случае они могли бы перевязать палец или дать аспирин. Пока бравый капитан понял, наконец, что полостную операцию им не сделать и вызвал помощь по рации, аппендицит осложнился перитонитом, и Леня выжил просто чудом.
В ообщем, желающих попасть в горный учебный центр по второму разу не было, да и быть не могло.
Как известно, москвичам в армии трудно, а на отдаленных национальных окраинах — особенно. Для Вадима служба была бы просто невыносимой, если бы не сослуживец и земляк Володя Костин. Он обладал удивительно легким, солнечным характером, умел в любой ситуации видеть что-нибудь смешное и забавное, а когда смеешься — уже легче. Кроме того, общий язык Володя находил с кем угодно и ладил со всеми. Даже здоровенные чеченцы и дагестанцы, которых все боялись, почему-то не обижали его.
Вадима же, как москвича и студента, Володя выделял особо. Со временем они очень подружились. В горном учебном центре, в продуваемых ветром палатках, они мечтали о том, как вернутся в Москву, как пойдут по улице Горького, зайдут в ресторан «Пекин»… О красивых московских девочках, с которыми обязательно познакомятся. И вообще, о той новой жизни, которая обязательно наступит, стоит только, сжав зубы, дотянуть свой срок здесь, выжить и выстоять.
Но сам Вадим выстоять не сумел. Перед очередной отправкой в горы он запаниковал и решил избежать ее любым путем. Сослуживец Заур Имранов, неистовый горец и законченный наркоман, задумал решить для себя эту проблему путем подкожного впрыскивания бензина, и Вадим последовал его примеру. Возможно, если бы в санчасть явился только один солдат с подобным нагноением, все сошло бы благополучно, но двое — это уже подозрительно. Начальник санчасти насторожился, и… Результатом явилось медицинское заключение со словами «в ране обнаружены остатки нефтепродуктов» и чистосердечные признания обоих «героев» в попытке уклонения от исполнения воинского долга путем членовредительства. Заур подписал эту бумагу из-за полного равнодушия к своей дальнейшей судьбе, Вадим — из страха, что будет еще хуже. Дело закономерно должно было кончиться трибуналом.
Но до суда обвиняемые содержались в части и выполняли воинский долг так же, как и все прочие. Когда Вадим рассказал Володе о том, что произошло, он не надеялся, что друг сумеет помочь. Просто нада было хоть кому-то высказаться. Володя только покачал головой и сказал: «Да-а, ситуация, скажем прямо, хреновая. Но ты погоди пока лоб зеленкой мазать. Может, я еще что-нибудь придумаю. Где наша не пропадала!»
И, действительно, придумал. Среди Володиных друзей, приятелей и просто доброжелателей оказался молоденький лейтенант из военной прокуратуры. Как Володя умудрился с ним подружиться — Вадим не знал, да это и не важно.
Через пару дней Володя пришел веселый и сказал: «Слушай, я, кажется, додумался. Ничего обещать не буду, но кое-что сделать попробую. В общем, пиши другую объяснительную такого примерно содержания — что ты прыщ на ноге расковыривал, а потом в бочку с бензином залез. Мы же все так от вшей спасаемся. Жаль только, они, подлые об этом не знают и не дохнут. Но бензин таким способом мог попасть в рану, хотя бы теоретически. Потом инфекция, воспаление…
Так что пиши, и этому своему джигиту скажи, пусть подпишет. Вытаскивать — так обоих. Напишешь — отдашь мне, а там посмотрим.»
Утопающий хватается за соломинку, и Вадим, конечно, последовал совету друга. Вечером того же дня Володя шепнул ему на ухо: «Кажется, все в порядке. Ничего не бойся, мы еще поживем!»
А дело было так:
Получив новую объяснительную, Володя отправился в военную прокуратуру. Вызвав своего знакомого, он упросил показать дело друга. Дескать, этот дурак сам попал под трибунал и его невинного, за собой тянет. Кажется, грозят большие неприятности. и надо хотя бы знать, что там написано. Лейтенант долго отнекивался, но, в конце концов, дело вынес. Володя при нем взял объяснительные и стал читать, хотя и без того прекрасно знал содержание этих бумаг. Увидев вдалеке военный патруль, Володя быстро сунул листки в карман шинели. Когда опасность миновала, достал снова и отдал обратно.
Но достал из другого кармана.
Лейтенант унес дело и подмены не заметил. Но когда на заседании трибунала в военной прокуратуре государственный обвинитель начал громко и с выражением зачитывать собственноручное Вадимово признание, у всех присутствующих просто глаза на лоб полезли. Суд, конечно, сошел на нет, но за Вадима всерьез взялся Особый отдел. И там, под пудовыми кулаками «отцов-командиров», размазывая по лицу слезы и кровь, Вадим все рассказал о том, кто ему помог.
Командир части собирался в том году поступать в академию, и скандал ему был совсем не нужен. Поэтому Вадима тихо перевели в другую часть, а Володя попал в Афганистан со следующим пополнением.
Вернувшись домой, Вадим не пытался его найти.
Он проснулся в холодном поту. Была глубокая ночь. Дрожащими руками Вадим долго пытался прикурить сигарету. Неужели такое теперь будет все время?
А главное, почему я? Святым, конечно, меня не назовешь, но ведь другие-некоторые творили и не такое. И ничего, хорошо жили, сладко ели, крепко спали. Или. может, не так уж и крепко? Может, они тоже видят кошмары и зовут маму по ночам? А утром встают и отправляются творить то же самое…
Промаявшись до самого утра, Вадим разыскал Володин адрес и телефон в своей старой записной книжке. «Может, он еще жив-здоров, а все мои видения — только плод больной фантазии. Ну, ведь из Афгана многие приходили живыми. А если даже это правда… У него родители пожилые, уже тогда были пожилые, а сейчас, наверное, совсем старенькие. И если я смогу им чем-то помочь, то все кошмары кончатся. И Катю надо постараться найти. Хотя нет, вряд ли она жива. От всех, кто там был почти ничего не осталось.
А, главное, в церковь надо обязательно. Я уж не знаю, что там — покаяние, пожертвование на храм, или что другое. Вон сейчас все бывшие коммуняки дружно постные рожи скорчат и в церкви со свечками стоят. Некоторые даже храмы восстанавливают — оч-чень, говорят, богоугодное занятие. А скажи им завтра, например, ислам принять — всем скопом побегут обрезание делать.
Так, может, все-таки, спасает не крест, а вера? Ладно, поеду, а там посмотрим. „попитка не питка, верно, товарищ Берия?“»
Вадимовы поиски успехом не увенчались. В Катиной квартире давно жили другие люди, которые о прежних жильцах ничего не знали и знать не хотели, тем более, что квартира уже сменила не одного хозяина. Смутное время, ничего не поделаешь.
