На том разговор и окончился, но я не забыл про Пустыша и, выбрав время, однажды посетил его.
Василий жил в маленькой сторожке на заброшенной пасеке. Раньше, когда здесь вовсю гудели пчелы и живы были разводившие их хозяева, рядом стоял большой дом, но потом родственники погибших свезли добротный сруб в деревню – то ли на стройматериалы, то ли даже в целом виде поставили – изба-то была еще ого-го! А супружеская пара, одинокие старички Волдыревы, Илья Дормидонтович и Лизавета Максимовна только считались погибшими – на самом деле они просто исчезли. Ушли, говорят, однажды в лес и пропали. А были оба с рождения деревенскими, лес знали лучше, чем город. Например, в Антипову зыбучую топь никогда бы не сунулись, да и ядовитые качанные лопухи со съедобной дикой капустой нипочем бы не спутали. Что могло случиться с Волдыревыми? Весь город недоумевал. Однако в Мышуйске, всегда так – поговорили, поговорили о загадочной истории, да и выкинули из головы. Только Василий не забыл, он-то Дормидонтыча, что называется, с пеленок помнил, вот и поселился в сторожке пасечника, когда жена Пустыша, не в силах больше терпеть его пьянства, выгнала мужа из дома.
Я не был близко знаком с Василием, так, виделись раза три на городском базаре, когда он, еще не окончательно спившись, торговал медом – пасеку-то восстановил худо-бедно. Потом, рассказывают, начал самогонкой медовой промышлять, а затем и вовсе перестал появляться в городе. Чисто внешне я хорошо помнил Пустыша, он был похож на вяленого снетка – такой же маленький, тощий, почти невесомый, а лицо темное от солнца и в несметных морщинах, словно сушеная груша. Лет пятьдесят ему было, не больше, а выглядел уж давно на семьдесят – допился, понятное дело. Вот почему теперь я удивился не на шутку. Василий необычайно окреп и похорошел. Пить, что ли, бросил или какой-нибудь йогой занялся? Ведь одним свежим воздухом и трудотерапией здоровье так не поправишь.
– Отлично выглядишь, Василий! – приветствовал я его.
Он в ответ хитро улыбнулся.
– Садись, мил человек, медовушки моей хлебни, да рассказывай, с чем пришел.
Медовухи хлебнуть пришлось – иначе какой разговор с Василием! – но пойло оказалось добрейшее, по классическому рецепту сваренное и подействовало на меня исключительно благоприятно. Я сразу разоткровенничался, обо всех сомнениях своих поведал, про лыжню, приведшую меня в город рассказал, о старике Трифоне вспомнил, на учителя Твердомясова пожаловался и ждал, конечно, ответных признаний. Однако Пустыш все так же молча потягивал свою медовушку и все так же хитро улыбался.
– Ты сам-то откуда будешь? – спросил я напрямую.
– Сам-то я из Железногорска, под Курском это. Сюда в командировку прислали.
– Давно?
– Очень давно.
– А на чем приехал-то? – попытался я зайти с другого конца.
– Вестимо на чем – на лошадях, – проговорил он, неторопливо раскуривая трубку и щурясь от дыма.
– Дурацкая шутка. А я ведь серьезно спрашивал.
– А я серьезно отвечал.
Вот и весь разговор. Верить – не верить? Выпить еще по кружке? Или просто встать и уйти?
Пока я размышлял над вариантами, Пустыш неожиданно достал из-под подушки потрепанную общую тетрадь и протянул мне со словами:
На вот, почитай. Это здесь, в доме лежала. Дормидонтыч оставил прежде, чем совсем уйти.
Передо мной был дневник исчезнувшего без следа пасечника Волдырева, написанный в те самые последние дни. Даты на всех листочках проставил он скрупулезно, но сам текст высокой художественностью не блистал, да и с элементарной грамматикой не дружил. Первая запись начиналась, например, так:
В общем, историю Волдыревых позволю я себе пересказать своими словами.
В тот день они действительно заблудились в лесу. Случай редкий, но в нашей полутайге бывает с кем угодно. Короче, намаявшись по буеракам, вышли дед с бабкой на незнакомую полянку, приятную глазу, да и решили отдохнуть. Присели, глянули окрест и заприметили сразу усыпанный крупными алыми ягодами куст. С виду как вишня, да ведь куст, а не дерево, листья больше на жасмин смахивают, а кожица у самого плода нежная, чуть матовая – вблизи не столько на вишню, сколько на один шарик гигантской малины походит. В полутайге чего не встретишь! Ну, Дормидонтыч привычным жестом ягодку из грозди выцепил, в пальцах размял – сочная! И пахнет приятно. А пить хотелось – ну сил нет никаких, и от ручья как назло далеко ушли. Не долгими были сомнения.
И ягоды оказались наивкуснейшими – отрава такой не бывает. Так что поели оба, а то что набрали в туесок, Лизавета по дороге докушала. Бодрость в обоих проснулась небывалая, и путь домой нашли они легко и быстро. Впрочем, Волдыревы не удивились: лесные ягоды – давно известно -волшебной силой целительной обладают, одна земляника чего стоит.
Как домой пришли, старуха пошла обед готовить, дед же надумал дров поколоть – хоть и семьдесят лет, а здоровье еще было. Но только колун в руки взял, чует: что-то не то. Подменили колун, уж больно легкий. Вернулся в избу и обомлел: кто это возле печи суетится? А Лизавета обернулась и тоже странно так на своего благоверного смотрит.
К зеркалу подошли вместе. Долго пялились, несколько раз пробовали пыль протереть, очки надевали. Но факт оставался фактом: помолодели они: Илья лет на пятнадцать-двадцать. А Лиза – так и на все двадцать пять.
– Ну, мать, – сказал, Дормидонтыч, – ты ягодок-то видать, перекушала!
– А, думаешь, от этого? – спросила Лизавета испуганно.
– Отчего же еще? – резонно вопросил Илья Дормидонтович.
На следующее утро чуть свет двинулись они на ту же поляну. Нашли быстро. И ели сколько влезет. Казалось, много – не мало. Лишняя молодость не повредит, а то еще удастся и впрок запастись. Но ягода
