Малинкин его дразнит.
— Как же?
— Подойдет и спросит, что, мол, приятно с милицией драться?
— А Сергеев?
— Того начальство вызвало. Вздрючку ему дадут, хвост станут крутить. Можа, и с работы снимут, за Малинкина. Тот, понятно, скис.
— Боится, что назначат другого? — догадался Владимир Петрович.
— Вот-вот… Эту задачку ты верно решил.
Приходил и Малинкин с Васькой. Грустили, философствовали. Чем поражали Владимира Петровича. Слушая, он ломал голову над вопросом, где он видел Малинкина?
Владимир Петрович за свою карьеру геодезического инженера (пока не пошел на фотоработы) побывал всюду. «Где я его видел?… В Омске?… В Южно-Сахалинске?… В Нарыме?» — ломал он голову.
Браконьеры то осуждали, то жалели Сергеева.
— Чую, пришлют нового черта на мою голову, — тосковал Малинкин.
— Сергеев бы на нас щурился, выгоду имел бы, — говорил Васька. — Чего вязался?
— А что же, на ВДНХ вас посылать?
— Вы, Владимир Петрович, учили диалектику? — спрашивал Васька.
— Положим.
— Помните слова «единство противоположностей».
— Еще бы.
— Мы с Сергеевым противоположности? Да? Значит, одно переходит в другое и сливается с ним. Верно?
— Как рыба переходит в уху, — поддразнил Владимир Петрович.
— А мы с дядькой переходим в послушных. И если бы не мы, как бы различали, кто послушен, а кто нет? И другое…
Владимир Петрович стал ожидать, что по глупости Васька ткнет в него пальцем и скажет: «Ты с нами».
Но Васька оказался забавнее. Он не стал тыкать пальцем, а заявил:
— А переходим мы из одного в другого через желудок. Это материализм.
— То есть как? — изумился Владимир Петрович.
— Положим, человек с деньгами хочет есть стерлядку, а мы тут как тут. Стерлядку? Пожалуйста. Дядя Степа ловит кастрюка и выдает его за стерлядь. Человек платит рублики, ест и радуется, запретная рыба завсегда вкуснее. А дядя Степа что делает? Он покупает бутылку «Московской» и ублажает свою язву. Материализм?
И Васька загоготал.
Владимир Петрович задумался. Нет, очень не прост был Васька. Все они тут с подковыркой.
Решение
Владимира Петровича начали смущать различные вопросы. Например, такой: а стоит ли дело затевать? Не проще ли оставаться в фотолаборатории. Заведывать ею неплохо — оклад, премиальные.
И такой вопрос: чего хлопочет Ванька-Контакт? Что ему нужно, в конце концов?
Чем манит фотолаборатория этого ленивого человека, уже нашедшего свой путь (и хлеб) в многочисленных знакомствах?
Или Иван, в сущности, пустой человек, старается обрести корни, чтобы не сдул его порыв административного ветра?
Владимир Петрович посвятил Ваньке несколько часов, анализируя, заложена идея «контакта» в структуре мозга Ивана или выдумана им. Решил — да, это врожденный талант.
Но… легок Ванька. Надо готовиться к двум результатам его хлопот, к удачному и минусовому. И снова подсчитал Владимир Петрович свои положительные свойства, и опять не хватило ему пальцев. Он злился на тех, кто перешагнули через него, не имея его свойств. Правда, в них есть так называемый талант. Но в чем он? В том, что, найдя хорошую мысль, они не используют ее? Парят в поднебесье? А жизнь, заметьте, на четырех лапах идет по земле!
В конце концов говорил же кто-то, что талант — это длительное размышление. То есть напряженная работа головой. А работать головой он умеет.
— Тогда и я талантливый.
Скажем, фотолаборатория… Два года назад его назначение завом выглядело ссылкой тупицы: никто не шел в лабораторию. Начальство дало квартиру в тридцать два квадрата, иначе бы и он не пошел. Так и сказал — квартиру! Став завом, он перебрал литературу и определил координаты фотографии в практической работе института. Затем выбил новейшие машины, ввел электрофотографию, и лаборатория стала гвоздем их лесного института. А выгоды… Копировщиц побоку, чертежники сокращены, тонны бумаг заменены микрофильмами. И сразу объявились бедные родственники из смежных отраслей. Им нужно сделать то и это, они щедро платили.
Владимир Петрович стал так полезен, что сверху сквозь пальцы смотрели на увлечение фотолаборантов: те бурно «левачили», снимая дома отдыха и делая показуху для институтов города. Делились с ним. Не деньгами, нет, он бы не взял: ему дарили редкие фотоаппараты, помогали — вечерами — в ремонте квартиры. А это, как ни верти, сотни рублей экономии.
В чем секрет его успеха? В беспокойстве. Быть может, оно и есть гениальность нового времени? Коллегиального? С избыточной информацией? Вдруг он гений?
Перехватило дыхание, и пузырики побежали к голове. Добежав, они приподняли все оставшиеся волосы Владимира Петровича и ударили в нос. Словно газировка. Кожа натуго стянула его лицо.
— Льву — львиное, — сказал он, стискивая кулак и ударяя им по другому сжатому кулаку.
А Контактычу самое разлюбезное дело — сидеть в отлаженной лаборатории и бездельничать.
С этого дня и этого часа он выбросил деревенские аллогизмы из головы. Стал благорасположенным. Увидя людей, Владимир Петрович готов был обратиться к ним: «Дети мои…»
Но решение пока что откладывал.
Пришел день принятия решения. Ощутилось это неким голодным посасыванием в желудке. «Должно быть, и дерево чувствует день, когда плоду следует упасть на землю, — соображал Владимир Петрович. — И переживает мои волнения на уровне клеточных структур».
И было ему страшновато. Он знал себя — решив, пойдет до конца, чего бы это ни стоило. Такой характер.
Владимир Петрович пообедал одним чаем, положив в стакан побольше сахара: нужно, нужно подкормить мозг. Он сгреб угли в костре и полил их из чайника. Они зашипели и угасли, пустили вверх паровых змей.
Владимир Петрович застегнул клапан палатки и ушел в лес. Он замечал особенную бодрость мысли именно в лесу, на прогулке.
Лесная дорога сегодня была путем насекомых. Бежали куда-то миллионные толпы муравьев. Одни несли яйца, белые сверточки, другие шагали налегке.
Это была перемена жизни, переселение муравьиного народа, стремление к невидимой другим цели.
Владимир Петрович осторожно ставил подошвы. Припомнилась ему теория муравьиного мозга. Что-де муравей — одна лишь клеточка этого мозга и не живет в отдельности, сдыхает. Вот и люди шагнули в науке, соединив мозги в научных институтах. НИИ — главное изобретение двадцатого века.
