вести себя с другими легко и непринужденно.
Сколько времени прошло, прежде чем Накадзима остался ночевать у меня? Пожалуй, не менее года.
В какой-то момент, без каких-либо видимых кульминационных событий, совершенно естественным образом вечерами он стал приходить ко мне.
Кажется, без малого месяца три длился период вполне сдержанных отношений, когда он по мере надобности приходил вечером, а среди ночи в нужный ему момент уходил домой. Я точно не помню.
Мы сосуществовали словно соседи. У каждого имелось свое пространство, и оно несколько нас отдаляло. Не было ничего похожего на сожительство в гражданском браке. Нас ничто не угнетало и не подавляло. Скорее, сам факт существования Накадзимы в моей жизни всегда рождал в груди тепло.
Я изначально поселилась в этом доме, а Накадзима жил на втором этаже дома напротив.
Я по привычке смотрела из окна на улицу. Накадзима то же самое делал из окна своей квартиры. Мы стали обращать внимание друг на друга и в какой-то момент даже здороваться. Пожалуй, это редкий случай для столичного города, когда люди вот так запросто встречаются глазами, стоя у окна, и после приветствуют друг друга. Для провинциального городка, откуда я родом, это было обычным делом, но Накадзима был не из таких. В нем было что-то пугающее. Меня настораживало ощущение, что он словно не боится смерти, будто живя на самом дне.
Может, именно тогда мы почувствовали какое-то духовное родство.
Выпало, мое слабое, едва уловимое восприятие его, стоящего у окна, превращалось в картину. Когда он в задумчивости облокачивался о подоконник, обнажая свои худые запястья, Накадзима светился какой-то дикой красотой.
Со временем я стала вставать по утрам и бежать к окну, чтобы в доме напротив увидеть окно Накадзимы. Мне не было дела до того, как я выгляжу: переоделась ли, причесана ли. Я воспринимала его как своего старого знакомого или просто вид из окна. При этом я почему-то твердо верила, что мы вовсе не сближаемся.
Но если сам Накадзима не появлялся в окне, то я видела идеально развешанные на просушку вещи после стирки. Вещи и правда были отлично расправлены, словно он обладал каким-то секретом мастерства сушки одежды. Казалось, их можно снять и без всякой глажки сразу же надеть. Если сравнить с моим способом сушки вещей, то я попросту скатывала их валиком и вывешивала за окно. Если вдруг в проеме окна возникал силуэт девушки, которая явно чувствовала себя там непринужденно и, похоже, была старше по возрасту, то я думала: 'Ага, оставил у себя подружку на ночь. Старается изо всех сил'.
Так постепенно мы шагом за шагом стали вились все ближе друг другу.
Наступила зима, но, несмотря на холод, я все так же любила стоять у окна. Мы часто махали руками друг другу.
'Как дела?' — спрашивала я.
'Все хорошо!' — Не слышала, читала я по губам, а он улыбался мне.
Это судьба, что там, в доме напротив, обитал именно Накадзима. Другой не смог бы понять и разделись мои чувства. Из-за того, что ежедневно мы смотрели в окна друг на друга, мне стало казаться, будто мы живем вместе. Когда он тушил свет, я думала: 'Вот, Накадзима уже пошел спать, и мне, пожалуй, пора ложиться'. Стоило мне вернуться из поездки к родителям и открыть окно, как из окна Накадзимы доносилось: 'С возвращением!'
Мы даже сами не заметили, как такое естественное участие в жизни друг друга и умение безошибочно отличать из всех шумов звук открывающегося окна стали началом любви.
Вскоре наступил долгий период прощания с мамой, во время которого мне приходилось постоянно мотаться между домом и своей квартирой в столице. Тогда возможность вернуться к себе и увидеть свет в окне Накадзимы явилась для меня спасительной отдушиной. В те тяжелые дни это было подлинным счастьем.
Там, в родительском доме, оставалось много добрых воспоминаний о папе и умирающей маме, но вечерами я одна-одинешенька садилась в поезд, чтобы вернуться в свою квартиру, поскольку ребенком у мамы я была тоже одним-единственным.
Мне не с кем было разделить этот путь.
Жестокая действительность, в которой вот-вот умрет моя мама, воспоминания о прошлом, грусть, свойственная любому живущему человеку.. Вечерами дома я чувствовала, как все это перемешалось во мне, и я перестала понимать, что к чему. Кто я: взрослый человек или ребенок? Где живу и где мои корни? Голова шла кругом.
А что, если мне позволить себе увлечься Накадзимой? Может, он сможет утешить меня? Может, станет мне поддержкой и опорой? Что, если этот силуэт в окне напротив станет мне более близким? Разве мне не станет легче? Мне совершенно некогда было даже подумать об этом.
В тот период Накадзима занимал самое Правильное место в моей жизни. Будь он ближе или дальше, я думаю, было бы только хуже.
Несмотря на то что наши окна были довольно далеко друг от друга и их разделяла улица, я ничуть не ощущала этого. Словно между нами существовала какая-то связь. Как ни странно, мне даже казалось, что я слышу его голос, который никак не могла уловить из-за шума машин. Когда в сумерках я видела его бледное лицо и беззаботную улыбку, для меня это было лучшим утешением.
Когда мы с отцом похоронили маму, я особенно нажаловалась Накадзиме.
Встретившись на улице, мы иногда пили вместе чай. И вот как-то раз мы случайно столкнулись, когда после маминых похорон и трехнедельного отсутствия дома я вернулась к себе, навела порядок в квартире и отправилась в супермаркет за продуктами. Мы решили найти в 'Старбакс'.
Шумная и оживленная атмосфера в кафе, аромат кофе, молодые, живые голоса вокруг.. С непривычки от всего этого у меня на мгновение закружилась голова. Я подумала, что такая обычная жизнь — это то, по чему, наверное, больше всего тоскуют души умерших. И там, на том свете, пожалуй, больше всего не хватает именно таких обыденных и, казалось бы, бесполезных вещей.
— Теперь мне больше не придется каждые выходные мотаться домой. У меня там почти никого из родных не осталось. Достаточно будет наведываться изредка, — сказала я.
Осторожно потягивая кофе, очень горячий, судя по выражению лица Накадзимы, он спросил:
— У тебя мама умерла?
— Как ты догадался? — удивилась я.
— В последнее время ты постоянно уезжала, и я подумал... — смутился Накадзима.
Но это совсем ничего не объясняло. Вероятно, он догадался обо всем по моему обессиленному состоянию. Я решила, что он, должно быть, очень чувствительный и проницательный человек. Если разглядывать меня из окна напротив, то я теперешняя как будто смотрюсь меньше себя обычной. Такое ощущение, словно я немного усохла и зачахла. Очевидно, что видящий меня с первого взгляда догадался о том, что я потеряла близкого человека.
— Зато мне больше не будет одиноко по выходным. Прости, но я рад. Знаешь, какими бесполезными и пустыми для меня были по запрошлая и прошлая недели из-за того, что в твоем окне было темным-темно... Твое окно совершенно особенное. Я сразу отличаю его от всех прочих. Никакой назойливой суеты, никакой небрежной грубости, а только тихий, спокойный свет.
— Правда?
Казалось бы, его обрадовала новость о потере мной близкого человека, но меня, приникшую принимать формальные соболезнования, просто пронзила насквозь подобная искренность.
— Да. без света в твоем окне, Тихиро-сан, мне мучительно грустно.
Когда Накадзима произносил мое имя, оно каждый раз словно сияло подобно драгоценному камню. Для меня это было странным и незнакомым ощущением. Что это? Вот только что. Что-то сверкнуло. Произнеси-ка еще разок!..
Однако вслух я не решалась сказать об этом и потому только мысленно несколько раз прокрутила его обращение ко мне. И кроме биения сердца от чувств, которые я впервые тогда ощутила по отношению к нему, я испытала еще и какую-то гордость.
