Пьер Безухов на батарее не мог пообщаться ни с одним евреем. Капитана Тушина никак не могли звать Тушинзоном. Когда князь Андрей проходил, заложив руки за спину, мимо строя своих солдат, за ним не следили ни одни еврейские глаза. И ни в один еврейский живот или бок не мог, металлически воя, вонзиться осколок той бомбы.
Эта тема почему-то очень часто воспринимается евреями крайне болезненно, но я от души не понимаю, почему? Во-первых, это святая истина, и мы ничего не выиграем, если будем ее отрицать. Во- вторых, я решительно не понимаю, почему эта истина способна кинуть на евреев какой-то сомнительный отблеск или поставить под сомнение их право проживать в России. То есть, может быть, кем-то и когда-то такие выводы и правда делались; но вот мною — не делались. И я не несу никакой ответственности за тех, кто до таких выводов додумался.
Я делаю совсем другие выводы: евреи имеют это личное, интимное отношение далеко не ко всем пластам российской истории. Разумеется, еврей может иметь личное, интимное, персональное отношение к России. Он вполне может быть русским, российским патриотом, и примеры такие известны.
Но к пластам российской истории имеет отношение — не ко всем. И потому видение русской истории, российского настоящего и российского будущего у еврейской интеллигенции, как правило, другое, чем у русской.
Очень многие русские евреи любят Россию ничуть не меньше русских, но любят другой любовью, за другое и считают благом России совсем не то, что большинство русских.
Когда еврей вполне серьезно предлагает провести какой-нибудь жуткий социальный эксперимент или пытается организовать нам какое-нибудь прегнусное «революционное преобразование общества», он, как правило, действует вполне искренне. Он честно считает, что так будет намного лучше и что сопротивляться этим идеям может только или негодяй, или дурак.
Более того — его предложения, если и выглядят как антирусские, вовсе не являются антироссийскими. Очень может быть, еврейская Россия и правда выиграет от этого преобразования. Еврейская Россия, чьи знамена не плыли в пороховом дыму под Аустерлицем и Иеной, залпы чьих кораблей не сметали в Черное море укрепления Синапа. Россия, народ которой не говорил по-русски всего лишь двести лет назад.
Вообще было бы крайне интересно написать историю еврейской России, в которой внутренняя история ашкенази плавно переходила бы в историю Российского государства и русского народа. Жаль, что написать такое мне просто не хватит ни ума, ни таланта.
Ну хорошо! Если так приятнее и удобнее — давайте считать, что все сказанное здесь — чистейшей воды оскорбительные бредни, проявление неполноценности, демонстрация идиотизма гоя, лишенного «правильной» матери-еврейки и чуткого руководства раввината. Но если даже это так, факты — упрямая вещь! А факт простой — еврейская интеллигенция цветет одним политическим цветом, хотя и разными оттенками — от бледно-розового до бордового.
И еще одно исключительно важное различие: русская интеллигенция никогда не относилась к самой себе так восторженно, как еврейская и к самой себе, и к русской.
Опыт свидетельствует, что большинство евреев вообще-то невысокого мнения о русском народе. Мы для них, что называется, «не дотягиваем»: слишком уж неумны, недостаточно активны и к тому же слишком уж любим всякие глупости — березки там разные, равнины, над которыми несется ветер от Черного моря до Балтики, красные стены Кремля, серо-черные скалы Босфора и прочую патриотическую дребедень. Слишком интересуемся своими предками и своими царями, придаем слишком уж большое значение всяким вооруженным дуракам, которые (нет же сидеть тихо и читать Талмуд!) зачем-то брали то Измаил, то Берлин, то Париж, а евреям от этого одни неприятности. Для евреев мы недостаточно интеллигентны… Ну вот оно и прозвучало, это слово!
Потому что в нашем народе есть только одно сословие, к которому евреи относятся так же хорошо и с таким же искренним положительным чувством, как ко всему остальному народу большинство их — прохладно. Это — интеллигенция.
Поразительно, сколько хороших слов может сказать еврейский интеллигент об интеллигенции и сколько гадостей тут же наговорит о «народе», в первую очередь о крестьянстве.
«Народа больше нет, — утверждал господин Померанц. — Есть масса, сохраняющая смутную память, что когда-то она была народом и несла в себе Бога, а сейчас совершенно пустая. Окунать в народ — значит окунать в пустоту. Это испытание, которое может выдержать разве святой, а не спасение для слабого»{261}.
«Не я придумал (это сделала история), что крестьянские нации суть голодные нации, а нации, в которых исчезло крестьянство, — это нации, в которых исчез голод. Я не виноват, что обществу выгоднее большую часть сил тратить на умственную работу, а совсем малую — на обработку земли»{262}.
Восьмидесятые годы — это время, когда уже была написана «Образованщина», в которой А. И. Солженицын достаточно убедительно показал — нет больше никакой интеллигенции{263}. Семидесятыми годами датирует В. А. Сендеров время, когда «еще была интеллигенция»{264}.
Это позиция двух русских образованных людей, которые хоть и отождествляют самих себя с интеллигенцией, но приходят к грустному выводу — интеллигенции больше нет. Они к интеллигенции относятся по факту рождения и роду занятий, а вовсе не молятся на нее.
И в те же самые годы другой интеллигент, еврейский, никак не может с этим примириться! Даже понимая, что интеллигенция, мягко говоря, не соответствует требованиям, которые он к ней предъявляет, Григорий Соломонович пишет вполне определенно: «Я понимаю, что мой избранный народ [то есть интеллигенция] плох. Но ведь другие еще хуже».
Трудно сказать, что здесь характернее: само использованное слово «избранный народ» или полная убежденность в том, что «все остальные еще хуже». Воистину прав, тысячу прав Г. Честертон: одни люди пользуются умом, другие ему поклоняются.
Так же точно восторгаются интеллигенцией и братья Аркадий и Борис Стругацкие. Собственно, вне интеллигенции они и не видят вообще никаких людей, с которыми возможно нормальное человеческое общение. В любой книге А. и Б. Стругацких действуют отвратительные бюрократы, тупые простолюдины, нелепые вояки-фашисты, омерзительные сотрудники спецслужб и гадостные политиканы. А вот интеллигенция описана так, что диву даешься — как ее еще не взяли живой на небо?!
Что характерно — нельзя назвать ведь ни одного русского автора, который отозвался бы об интеллигенции так же восторженно, прямо-таки с обожанием.
Мало сказать, что образованные евреи ценили или любили русскую интеллигенцию. Нет, этого мало сказать! Евреи хотели принадлежать к интеллигенции, войти в интеллигенцию, считали самих себя природными интеллигентами. Были даже евреи, которые не на шутку обижались, когда весь еврейский народ отказывались поголовно признавать интеллигенцией!
Заметим — в этих претензиях много такого, что русский интеллигент или вообще не воспримет, или сочтет невероятным преувеличением. Претензии на изгойство, на демонстративное чайльд-гарольдовское отвержение «серой массы» и «убогих маленьких людей» совершенно не в духе русской интеллигенции. Скорее в ее духе поиски, чем бы она могла быть полезна «народу». Поиск этот можно считать очень наивным, само переживание «долга перед народом» и попытки его отдать — нелепыми, но в любом случае духовный поиск идет как раз в совершенно ином направлении.
Вот для иудаизма претензия на исключительность, обособленность, «отделенность» очень даже естественна. В конце концов, представители еврейской России не виноваты, что обособленность от остальных сословий русского народа интеллигенции чужда, а слово «отдельный» сразу будит в памяти русского человека нехорошее воспоминание про опричнину.
В этом месте самые основы душ еврея и русского различны.
Существует, по крайней мере, три серьезные причины, по которым еврейская интеллигенция любит русскую интеллигенцию и сама хочет быть интеллигенцией. И по которым она не любит остальных сословий русского народа.
1. При всем своем новаторстве, своей революционности, своей готовности «все поделить»
