мне сказать, что ты тогда почувствовал?
Слава напрягся, и его лицо помрачнело.
— Что почувствовал?.. — он задумался. — Не знаю… помню, словно какой-то страшный сон… словно я задыхался. Помню чье-то лицо… А потом я… Нет, не помню!
— Ты хотел убить меня?
Слава медленно повернул к ней побледневшее лицо, а потом так же медленно надел солнечные очки, словно спрятавшись за ними.
— Что?
— Пожалуйста, Слава.
Он задумался, потом протянул руку, спустил очки на нос, и взглянул на нее поверх темных стекол.
— Да, — ответил он. — Ты боишься?
Наташа покачала головой и улыбнулась.
— Теперь нет. Спасибо, что признался, — она потянулась и сняла с него очки, потом тепло сказала. — Как хорошо, Славка, что ты есть!
— Я тоже так думаю, — серьезно произнес он. — Ну, что ж, раз с недомолвками покончено, давай начнем праздновать. Все-таки на праздник пришли — нужно соответствовать. Ага?
Слава протянул ей раскрытую ладонь, и Наташа с чувством ее пожала, смеясь и теперь и в самом деле чувствуя, что находится среди праздника.
— Итак, стороны заключили мирный договор, но любой договор для крепости следует полить проклятым алкоголем, — заметил Слава и поднялся. — Э-эх, русская душа! Без этого дела нет дела, и уж ты, как подневольный распространитель этого дела, понимаешь, да? Будешь пиво?
Она кивнула, незаметно потирая друг о друга зудящие пальцы правой руки. Им хотелось работы. Им отчаянно, до боли хотелось работы. А тут столько натур вокруг, столько… Повелевать, повелевать — это ведь так приятно… В сумке есть блокнот, есть карандаш… нужно вытащить… нужно работать… Наташа крепко сжала кулак, словно поймав кого-то, и сказала:
— Только холодного.
— Ладно, жди!
Слава повернулся, но едва он отошел от скамейки на несколько шагов, как Наташа окликнула его:
— Слава!
Он остановился и взглянул на нее.
— Что?
— Да нет, ничего.
— Просто «Слава»?
— Да.
— Хорошо, — сказал он, словно что-то понял и согласился с этим. — Очень хорошо.
Наташа молча проводила его взглядом, потом огляделась. Щуплый человек, сидевший по соседству, исчез бесследно, словно его никогда и не было, и теперь уже ничто не портило картину праздника. Завтра придется думать о другом, завтра придется что-то решать, а сегодня пусть будет праздник. Хорошая погода, вокруг веселье, улыбки и музыка, рядом друг, мертвые отпущены на свободу…
Наташа почувствовала чье-то мягкое прикосновение и опустила глаза. Рядом, внизу, сидела лохматая остроухая дворняжка, положив ей на колено бородатую морду, расплывшуюся в умильно-просящем выражении. Большие темные глаза, мастерски переполненные присущими только собакам вселенской печалью и молчаливым укором, смотрели пристально и со знанием дела. Собака была удивительно похожа на Дика, и на мгновение Наташе даже показалось, что это был он.
— Тебе чего, собака? — деловито спросила она. Дворняжка хлопнула хвостом по земле и высунула розовый язык, отчего приобрела нахально-насмешливый вид. Потом вдруг вспрыгнула на скамейку и устроилась на ней, продолжая внимательно разглядывать Наташу. Та протянула руку и погладила жесткую свалявшуюся шерсть.
— Ну, что ж, посмотрим, — сказала она, неизвестно к кому обращаясь.
Собака и человек внимательно смотрели друг от друга, а над ними неслышно шелестели акации, кружилась музыка, и солнце медленно и незаметно пробиралось по извечному пути к вечеру, и кругом бродили люди — беззаботно и неторопливо, и шумные дороги были далеко отсюда.
