предлагают более подробную характеристику этой фигуры устами одного из сыновей дракона:
'Я -- потомок змия и сын развратителя. Я сын того, кто... сидит на троне и в чьей власти все создания под небесами; кто опоясывает сферы; кто находится вовне (вокруг) океана, чей хвост лежит во рту'.
В гностической литературе существует много параллелей этому другому символическому значению змия. Ориген в своей работе 'Против Цельса' (VI. 25. 35) описывает так называемую 'схему офитов', где семь кругов Архонтов размещаются в пределах большого круга, который называется Левиафан, великий дракон (не идентичный, разумеется, слову 'змий' в системе), а также психе (здесь 'мировая душа'). В мандейской системе этот Левиафан называется Ур и является отцом Семерых. Мифологический архетип этой фигуры представляет вавилонская Тиамат, воплощение мирового хаоса, убитая Мардуком в процессе творения. Близкая гностическая параллель нашему повествованию находится в иудейских апокрифических Деяниях Кириака и Улитты (см. Reitzenstein, Das iranische Erldsungsmysterium, p. 77), где в молитве Кириака рассказывается, также в первом лице, как герой, посланный своей Матерью в чужую землю, в 'град тьмы', после долгих скитаний и прохождения через воды первичного хаоса встречает дракона, 'царя земных червей, чей хвост лежит во рту. Это змий, что страстями сбил с пути ангелов, пришедших с высот; это змий, что сбил с пути первого Адама и изгнал его из Рая...' Там также существует таинственное письмо, спасающее героя от змия и побуждающее его выполнить свою миссию.
Море или воды -- постоянный гностический символ мира материи или тьмы, в которую погружено божественное. Так, наассены интерпретируют Пс. 29:3 и 10 о Боге, обитающем в бездне, и Его голосе, прозвучавшем над водами, следующим образом: Многие воды -- разнообразный мир смертных поколений, в которые брошен Богочеловек и из глубины которых он взывает к высшему Богу, Изначальному Человеку, своему непадшему первоисточнику (Hippol. V. 8. 15). Мы цитировали (с. 104) разделение Единого у Симона на того, кто 'стоит над непорожденной Силой', и того, кто 'стоял ниже под потоком вод, рожденный по образу'. Ператы истолковывают Красное море (море Саф), которое проходят по пути в Египет или из него, как 'воды гниения', и идентифицируют его с Кроносом, т.е. 'временем' и со 'становлением' (ibid. 16. 5). В мандейской Левой Гинзе III мы читаем: 'Я есмь великий Мана... который обитал в море... пока для меня не сделали крылья и я не поднялся на своих крыльях к месту света'. В апокрифической Четвертой книге Эзры, апокалипсисе, в гл. XIII присутствует впечатляющее видение Человека, который взлетает 'из сердца моря'. В этой связи следует отметить также символизм рыбы раннего христианства.
Египет как символ материального мира обычен в гностицизме (и не только в нем). Библейская история израильского рабства и освобождения придает очарование духовной интерпретации излюбленного гностиками типа. Но библейская история -- не только ассоциация, которая наделяет Египет его аллегорической ролью. С древних времен Египет считался родиной культа смерти и, следовательно, царством Смерти; эта и другие особенности египетской религии, такие, как боги со звериными головами и как значительная роль колдовства, вдохновили иудеев и позже персов на специфическое отвращение и заставили их видеть в 'Египте' воплощение демонического начала. Гностики затем перенесли это определение на Египет как символ 'этого мира', то есть мира материи, неведения и извращенной религии: 'Все невежды [т.е. потерявшие гносис] -- 'египтяне', утверждает иератический афоризм, цитируемый Ипполитом (V. 16. 5).
Мы отмечали прежде, что обычно символы мира могут служить символами тела и наоборот; это справедливо также для вышеперечисленного: 'море' и 'дракон' время от времени обозначают тело в мандейских трудах, что касается 'Египта', у Peratae к нему применимо слово 'мир', также говорят, что 'тело -- это маленький Египет' (Hippol. V. 16. 5; см. также у наассенов, ibid. 7. 41)
Нечистые одежды
То, что странник надел одежды египтян, отсылает нас к широко распространенной символике 'одеяния', с которой мы встречались прежде. Поставленная здесь цель -- остаться инкогнито у египтян -- связывает эту символику с темой, проходящей через гностицизм в многочисленных вариациях: Спаситель приходит в мир неузнанным его правителями, принимая различные обличья. Мы встречаем данное учение у Симона Волхва в связи с прохождением через сферы. В мандейском тексте мы читаем: 'Я скрылся от Семи, я принудил себя и принял телесную форму' (G 112). В сущности, эта тема связывается с двумя различными идеями: первая -- это уловка, которая помогла перехитрить Архонтов, вторая -- есть жертвенная необходимость для Спасителя -- 'одеть себя в несчастье миров' для того, чтобы истощить силы мира,
