с которыми вы единодушны, вовсе к человечеству не принадлежат и даже как бы не существуют? Грубо говоря, например, те, кто разделяет подчас действительно грязные интересы одного государства, для вас – не человечество, а те, кто разделяет интересы другого государства, подчас столь же грязные, — уже человечество, причем – все человечество?
— Вы для этой болтовни, извините, оторвали меня от друзей? — помедлив, спросил Хаджипавлов.
— Но у нас же, извините, не допрос, а вольная беседа. Мне действительно интересно.
— Я не буду отвечать на вопросы не по существу. Я слишком ценю свое время.
— Ну хорошо. — Богдан поправил очки. — На встрече с ведущими писателями мосыковских конфессий градоначальник Ковбаса прямо просил не касаться Крякутного. Насколько я помню его слова, он призвал писателей не участвовать в раздувании идейной шумихи вокруг судьбы ученого, и без того не сладкой, и не осложнять ему жизнь.
— Это было лицемерно замаскированное под доброту и человеколюбие беспрецедентное вторжение властей в свободу творчества.
— Но ведь речь действительно шла об интересах отдельного человека, Крякутного. О его дальнейшей судьбе, о его здоровье, о моральном климате вокруг…
— Интересы личности выше интересов общества, но творческая свобода и стремление к справедливости выше интересов личности.
— Иными словами, ваши личные интересы выше личных интересов кого бы то ни было еще?
— Прекратите демагогию!
— Хорошо. Простите. Я просто стараюсь понять.
— Вы чиновник, наймит режима, и вам никогда этого не понять.
Богдан вздохнул. “Плохих людей нет”, — старательно напомнил он себе.
— Теперь вот какой вопрос: обращение Ковбасы как-то способствовало тому, что вы взялись за роман о Крякутном?
— Думаю, оно послужило одной из побудительных причин.
— То есть вы задумали роман сразу после встречи в управе?
— Н-не помню. Возможно. Или через несколько дней.
Впервые в голосе Хаджипавлова появилась нотка неуверенности. Недосказанности какой-то.
— Но это же очень важно! В сущности, выяснить точно, когда первая мысль произведения осенила каждого из вас, значило бы выяснить, кто прав в вашем споре!
— Да, вероятно. Но я не помню. Скорее всего, через несколько дней. А может, сразу… Не помню.
— Скажите, Эдуард Романович… Обращение Ковбасы действительно сыграло такую роль?
— Да, — решительно ответил Хаджипавлов. — Стерпеть подобный диктат невозможно.
— То есть вам сразу захотелось об этом написать, но вы в тот момент еще не знали как?
Хаджипавлов с отчетливым удивлением посмотрел Богдану в глаза.
— Вы довольно точно сформулировали мое тогдашнее состояние, — нехотя признал он.
— Когда же вы поняли, придумали, узнали, как именно вы его будете писать?
Хаджипавлов облизнул губы. Нервно сцепил и расцепил пальцы.
— Наверное, через несколько дней, — сказал он, но в речи его появилась некая торопливая невнятность. — Я очень напряженно думал… и сюжет сложился быстро.
— Вы не отметили, когда были написаны первые строки?
— Нет.
— А вы, часом, не на компьютере пишете?
— Писать на компьютере – удел графоманов, — гордо отчеканил Хаджипавлов.
— Жаль… Тогда речь могла бы идти просто о компьютерном преступлении, о проникновении через сеть… Как вы думаете, каким образом преждерожденный Кацумаха ухитрился украсть у вас сюжет, да еще с такой точностью? К вам кто-либо вламывался в дом? Или вы кому-то рассказывали о своем замысле?
— Представления не имею. Не вламывался и не рассказывал. Это ваше дело – разбираться, каким образом Кацумаха это сделал.
— Но ведь пока вы не обратились в суд – мы лишены всякой возможности начать действительно в этом разбираться.
— Я ни за что не обращусь в суд, потому что уверен: суд возьмет сторону Кацумахи,
— Почему?
— Потому что Кацумаха изобразил Крякутного так, как надо властям. Я же взял сторону человечества.
— Ага. Понял… Теперь вот давайте о чем поговорим. Творческая кухня литератора – это, конечно, темный лес. Откуда мысли и образы берутся – для меня это, честно говоря, всегда было божественной тайной. Но постарайтесь мне по возможности объяснить, как приходили вам в голову детали, которых не было и не могло быть в прессе? То есть именно то, что и является, по сути, вашей духовной собственностью и над чем так надругался Кацумаха, взяв, по вашим же словам, все придуманные вами ходы и перевернув все с ног на голову?
— Это… — Хаджипавлов запнулся и потом завершил очень гордо: – Это невозможно объяснить.
— Ну, понятно… Может быть, какой-то случайно услышанный разговор вас натолкнул или нежданная встреча…
Хаджипавлов несколько мгновений молчал, собираясь с мыслями, потом напряженно спросил:
— К чему вы клоните?
— Упаси Бог. Я просто спрашиваю.
— Все, что художник в период творческих раздумий видит, слышит, чувствует, — все претворяется в дело.
— Это-то понятно… Меня крайне интересует, что именно вы видели, слышали и чувствовали в ту пору… Главным образом – слышали.
Хаджипавлов опять помедлил.
— Я закурю, — чуть просительно произнес он.
— А как хотите, — простодушно ответил Богдан. — Вы тут хозяин. Я, правда, думал, у вас в гостиных не курят, только в специально отведенных местах…
— В исключительных случаях можно, — пробормотал Хаджипавлов, погрузив кончик прыгающей сигареты в огненный выплеск зажигалки; руки у него отчетливо дрожали. Он нервно затянулся несколько раз, потом спросил: –
— Истинно так.
— В таком случае я позволю себе спросить: почему вас это интересует?
— Да в том-то и дело! — широко улыбнулся Богдан. — Несколько мелких преступников, доходивших по делу о пиявках, до сих пор в розыске. И вы в своем романе упоминаете такие детали, которые могли узнать только с их слов. Вот я и интересуюсь: не общались ли вы с ними, и если да, то где и как?
— Ч-черт, — с чувством проговорил Хаджипавлов после долгой, напряженной паузы. Сигарета трепетала в его пальцах, рассыпая в воздухе мелкие, частые дымные петельки. — Жена как в воду глядела… умоляла со всем этим не связываться…
— Очень интересно, — ободряюще кивнул Богдан. — Продолжайте, пожалуйста.
— Хорошо, — сказал Хаджипавлов. — В конце концов… Да. Дело было так. Я действительно по- всякому уже прикидывал возможности написать в пику Ковбасе роман о Крякутном, но не ведал, как к этому подступиться. А через пару дней после встречи в управе я ехал домой довольно поздно… отсюда, из Цэдэлэ. Мы тут слегка… выпивали, поэтому я был не на повозке, а так… подземкой… До дома от станции у меня рукой подать, минут семь. И вот на пути к дому мне показалось, будто за мной кто-то идет. Потом я понял, что не показалось. Не скажу, что мне это понравилось, но я не подал виду… наша улица в этот час совершенно пустынна. У самого входа в дом этот человек догнал меня и попросил пять минут беседы. Сказал, что знает меня как ведущего писателя конфессии баку, человека кристальной честности и твердых убеждений, и что только я способен донести до народа правду… это меня, как вы сами понимаете, сразу к нему расположило…
