— Нет, я этого не могу! Разве можно простить такое ужасное оскорбление? Да я как вспомню о нем, так готова растерзать того, кто нанес мне его, а вы говорите: 'Прости'.
— Так не можешь простить?
— Не могу!
— А простить-то надо! Сил не хватает? Так проси у Бога. Обратись к Нему и скажи: 'Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, и помоги мне простить'. Скажи раз, другой, третий…
— И что же будет?
— Сама на опыте узнаешь — простишь обидчика.
Другая говорит:
— Вот та-то пронесла мое имя, яко зло, перед людьми, такого наговорила, чего никогда и не было, проходу мне не дает колкостями и насмешками.
— А ты молчи, не отвечай ничего, потерпи.
— А разве это можно стерпеть?
— Не можешь? Опять обратись к Господу: 'Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, и помоги мне стерпеть'. Попробуй так просить и на опыте увидишь, что из этого выйдет. И так во всяком трудном положении обращайся к Господу — и поможет. Исполняй заповеди Его и проси Его помощи. Беда, если кто понадеется на свои силы и вздумает сам, не прибегая к Божественной помощи, исполнять заповеди, кто вздумает обойтись без смирения. Две добродетели необходимы в деле спасения: одна — любовь, другая — смирение. Без этих двух не только умная молитва, но и само спасение невозможно. Ведь вот Толстой, как он ужасно кончил, а раньше был религиозный человек, молебны заказывал, молился со слезами, все, казалось, было, одного не было — смирения. Любил осуждать других, не умел прощать людских недостатков.
Заговорили с ним об одном его соседе.
— Что вы, — говорит, — разве он человек?
— А то как же? Конечно, человек!
— Ну вот, какой же он человек? Просто тварь.
— Да ведь и все — тварь. Ангелы и то тварь: 'О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, ангельский собор и человеческий род'.
— Да нет, его нельзя человеком считать!
— Почему же?
— Он безбожник, он в церковь не ходит, в Бога не верит, разве это человек?
А старая нянюшка скажет ему… (Тут беседа прерывается, стучат в дверь: брат Григорий говорит, что пришел брат Филипп, просит благословения ехать и спрашивает, дадут ли ему лошадь.)
— Лошадку ему дадим, пусть идет запрягать… Вот так-то в монастыре у нас — Иисусова молитва, а тут Филипп пришел, лошадка нужна… Ну да ладно, прибежала лошадка и убежала, а мы остались при своем… Так вот старушка-няня говорит Толстому: 'Левушка, не осуждай их, пусть они, как знают, а ты их не суди, тебе-то что! Сам за собой смотри'. Не мог он переделать себя и плохо кончил.
Вот теперь иная думает: 'Я в церковь хожу, а вон та не ходит, ну какая же она! И та вон что делает, на что уж это похоже', — да так все машет, да машет ручкой, себя лучше других считает. Глядишь, и домахала до того, что упала ниже тех, кого осуждала.
Надо себя недостойнее всех считать — вот верный и единственный путь к спасению, и еще — исполнение заповедей Господних. О них Господь сказал, что они 'не тяжки суть', но своими силами нам их не выполнить, надо просить помощи у Господа — и даст. Кажется, просто. Просто, но сложно. Помолимся Ему, да просветит и укрепит Он нас в любви Своей. Аминь.
30 июня 1911 г
'Там за далью непогоды есть блаженная страна'. Когда я ехал по Сибири к Мукдену, смотрел в окно вагона и думал, что вот так к востоку начинаются неведомые нам страны — Китай, Корея, со своими обычаями, своими нравами. Прежде эти страны коснели во тьме язычества, теперь просвещаются светом Христовым. В столице Японии — Токио, где раньше поклонялись дракону, возвышается великолепный собор. А потом от этих неведомых стран мысль неслась дальше, в страну, где блаженствуют небожители, где нет ни печали, ни воздыханий. О ней хочется говорить, туда вознестись мыслью от земли.
Земля — это место изгнания, ссылка. За уголовные преступления людей осуждают на каторгу, кого на двенадцать лет, кого на пятнадцать, а кого и навсегда, до смерти. Вот и мы провинились перед Господом и осуждены на изгнание, на каторгу. Но так бесконечно любвеобилен Господь, что даже в этом месте изгнания оставил Он нам много красот, много отрады и утешения, которые особенно понимаются натурами, обладающими так называемым художественным чутьем. Эти красоты здешнего мира только намек на красоту, которой был преисполнен мир первозданный, каким его видели Адам и Ева. Та красота была нарушена грехом первых людей.
Представьте себе чудную статую великого мастера, и вдруг хватили по ней обухом. Что от нее останется? Осколки. Мы можем подобрать их, отыскать шею, часть лица, руки. Признаки красоты сохраняются и в этих отдельных осколках, но уже не обрести прежней гармонии, цельности, прежней красоты еще не разрушенной статуи. Так и грехопадение первых людей разрушило красоту Божия мира, остались нам только осколки, по которым мы можем судить, как прекрасно было все раньше — до грехопадения.
Но придет время всемирной катастрофы, весь мир запылает в огне. Загорится земля, и солнце, и луна — все сгорит, все исчезнет, и воцарится новый мир, гораздо прекраснее того, который видели первые люди. И настанет тогда вечная радость, полная блаженства во Христе. По этой-то блаженной жизни и тоскует теперь на земле человеческая душа. Есть предание о том, что раньше, чем человек рождается в мир, душа его видит те небесные красоты, а вселившись в тело земного человека, продолжает тосковать по этим красотам. Так Лермонтов объясняет присущую многим людям непонятную тоску. Он говорит, что за красотой земной душе снился лучший, прекраснейший мир иной. И эта тоска о Боге — удел большинства людей.
Так называемые неверы сами по себе верят и, не желая в этом признаваться, тоскуют о Боге. Только у немногих несчастных так уж загрязнилась душа, так осуетилась она, что потеряла способность устремляться к Небу, тосковать о нем. Остальные ищут. А ищущие Христа обретают Его по неложному евангельскому слову: 'Ищите и обрящете; толцыте и отверзется вам' (Мф.7:7).
В дому Отца Моего обители многи суть (Ин.14:2). И заметьте, что здесь Господь говорит не только о небесных, но и о земных обителях. И не только о внутренних, но и о внешних. Каждую душу Господь ставит в такое положение, окружает такими обстоятельствами, которые лучше всего способствуют ее преуспеванию. Это и есть внешняя обитель. Когда душа исполняется мира, покоя и радости — это внутренняя обитель, которую готовит Господь любящим и ищущим Его. (Брат Григорий пришел сказать, что через десять минут надо начинать всенощную.)
— Ну вот ты через десять минут и приди, — говорит батюшка. (Вскоре начинается благовест.)
— Что такое благовест? Знаете, что он собой изображает? Архангельский глас, который прозвучит в конце мира. Об этом конце и напоминает нам благовест, а когда-нибудь и мы услышим тот страшный глас. Но сейчас нас о нем предупредили, мы уже ожидали его. А с тем гласом будет не так. Внезапно, без всякого предупреждения раздастся он, а за ним — Страшный Суд, который будет длиться не год, не месяц и даже не день, а один лишь миг, одно слово решит участь человечества, только слова 'приидите' или 'отыдите' — и все кончено! Блаженны, кто услышит 'приидите', для них начнется жизнь в раю.
Достоевский, который бывал здесь и сиживал в этом кресле, говорил отцу Макарию [20], что раньше он ни во что не верил.
— Что же заставило вас повернуть к вере? — спрашивал его отец Макарий.
— Да я видел рай. Как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там, и с тех пор повернул к Богу.
