грешного святым. Силен был это сделать Господь, но не допустила того Правда Божия. Нельзя было дать повод сатане упрекнуть Бога в несправедливости. Для спасения человечества нужен был человек же. Долгие годы люди ждали Этого Человека и томились, подобно расслабленному при Силоамской купели. И пришел Человек, и искупил человечество, очистив его от первородного греха.
Ну а теперь мы опять заблудились, опять ждем человека, который бы подвел нас к источникам воды живой. Так томился и Гоголь и высказал свое томление у Погодина.
— Теперь-то я понял, что вам надобно, — сказал хозяин, — человека вам надобно, так ли?
— Поняли? Только теперь поняли? Не можете ли вы помочь мне? Можете ли указать такого человека?
— Да! Такой человек есть.
— Где же искать его?
— Надо ехать в один монастырь…
При этих словах Гоголь сразу нахохлился:
— В монастырь? Да что можно услышать в монастыре? Бывал я в Италии у католических монахов, не дали они мне удовлетворения.
— И все-таки я повторяю: съездите в этот монастырь.
— Ну хорошо, в какой же?
— Он называется Оптина пустынь и находится в Калужской губернии. Это не так далеко от Москвы. Вы человек холостой, семьи у вас нет (известно, что Гоголь не был женат), и при выдаваемой вам по приказанию Государя пятитысячной пенсии эта поездка будет вам по силам. В Оптиной есть один старец, иеросхимонах Макарий, вот с ним-то вы и поговорите. Это и есть тот человек, которого вы ищете.
— Макарий? Что-то я никогда этого имени не слышал.
— Вот то-то и грех, что вы не знаете этого человека. Мало ли лиц вы видели, мало ли представителей искусства и науки встречали, сколькими художественными произведениями любовались…
— Да, я был в Риме, был в Дрездене по совету своих знакомых и что за чудные минуты пережил, рассматривая произведения старинных мастеров… Стоял перед 'Мадонной' Рафаэля, да мало ли еще пришлось видеть произведений искусства…
— Вот видите, многое пришлось вам видеть, а гения искусства из искусств — жизни по Богу — старца отца Макария не знаете!
— Хорошо, послушаюсь вас, поеду, положившись на вашу ученость и доверяя вашей искренности.
И поехал, и прибыл в Оптину.
А недавно другой гениальный писатель, Толстой, тоже приезжал сюда, подходил к этой моей двери и к дверям другого старца, Иосифа, и ушел. Отчего? Что помешало ему войти в эту или другую дверь? Не гордыня ли его? Что может сказать какой-то старец? Кому? Льву Толстому, перед которым преклонялся весь мир… О чем ему говорить с этими старцами? Не мог он сломить своей гордыни — и ушел. Конечно, это только предположение, но кто знает? Не близко ли оно к истине? Ушел куда? В вечность. В какую? Страшно казать! И все это произошло почти на моих глазах…
Иначе было с Гоголем. Есть предание, что старец отец Макарий предчувствовал приход Гоголя. Говорят, он был в это время в своей келлии, и, кто знает, не в этой ли самой? Отец Макарий быстро ходил взад и вперед по келлии и говорил бывшему с ним иноку:
— Волнуется что-то сердце у меня, точно что-то необыкновенное должно совершиться, точно ждет оно кого-то…
В это время доложили, что пришел Николай Васильевич Гоголь.
В Евангелии рассказывается, что когда к Иисусу Христу пришли эллины, Он возрадовался духом и произнес: '…Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем' (Ин.13:31). Так, вероятно, и старец Макарий предчувствовал великое прославление, но не себя, а Николая Васильевича Гоголя.
— Проси.
И вот Гоголь у старца. Начинается беседа. Без свидетелей происходила она, никем не записана, но во время ее невидимо присутствовал Бог, и Божественная благодать преобразила душу Гоголя. Как бы я желал, да и вы, я думаю, тоже не отказались бы послушать эту замечательную беседу великого старца с великим писателем. Вероятно, она была весьма содержательна и представляла величайший интерес. Старец Макарий в высшей степени обладал даром властного слова, и речи его имели огромное влияние на душу слушателей. Выйдя от старца, Гоголь говорил:
— Да, мне сказали правду! Это единственный из всех известных мне людей, кто имеет власть и силу повести на источник воды живой.
И Гоголь переродился. Он сам говорил: 'Вошел я к старцу одним, а вышел другим'.
Гоголь хотел изобразить русскую жизнь во всей ее разнообразной полноте. С этой целью он начал свою поэму 'Мертвые души' и написал уже первую часть. Мы знаем, в каком свете там отображена русская жизнь: Плюшкины, Собакевичи, Ноздревы, Чичиковы… Вся книга представляет собой душный и темный погреб пошлости и низменности интересов. Гоголь сам испугался того, что написал, но утешил себя тем, что это только накипь, только пена, снятая с воды житейского моря. Он надеялся, что во втором томе ему удастся нарисовать русского православного человека во всей его красоте, во всей чистоте. Как это сделать, Гоголь не знал. Приблизительно в это же время и произошло его знакомство с отцом Макарием.
С обновленной душой уехал Гоголь из Оптиной, но не оставил мысли написать второй том 'Мертвых душ' и работал над ним. Но потом, чувствуя, что ему не по силам воплотить во всей полноте тот образ- идеал христианина, который жил в его душе, он разочаровался в своем произведении. Вот причина сожжения второго тома 'Мертвых душ'. Друзья и современники не поняли, что произошло с ним. Такой великий ум — Белинский — только обругал Гоголя. Белинский тоже плохо кончил. Вряд ли он спасен, так как был он неверующим, хотя умер не в полном разрыве с Церковью, как Толстой. А Гоголь умер истинным христианином. Есть предание, что незадолго перед смертью он говорил одному из своих близких друзей:
— Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял!
— Что вы потеряли?
— То, что не стал монахом. Отчего отец Макарий не взял меня к себе в скит?
Неизвестно, заходил ли у Гоголя с отцом Макарием разговор о монашестве, предлагал ли ему старец поступить в монастырь. Очень возможно, что отец Макарий и не звал его, видя, что он не снесет трудностей нашей скитской жизни.
Монашество… Сколько раз у нас заходила речь о нем, и всегда я советую, если уж сами не идете в монастырь, то, по крайней мере, читайте описание жизни святых монахов и преподобных. Они нас могут многому научить.
Когда-то раньше я говорил вам о моем гимназическом товарище. Учился он прескверно. Как-то вижу, запустил он свои рученьки в волосы и углубился в чтение. Со свойственным мальчикам любопытством я стал заглядывать, что он читает. Запись с одной стороны, с другой — оглавления не видно.
— Что ты читаешь?
— А тебе что?
— Да интересно, редкое явление (а он никогда ничего не читал).
— Уйди!
Пришлось отойти. Позже смотрю, кончил он читать, отложил книгу и задумался. Я подошел.
— Что ты читал, скажи.
Он показал мне лист с заглавием. Оказалось, жизнеописания знаменитых ученых и художников.
— Интересно? — спрашиваю.
— Очень. И знаешь что? Я буду знаменитым ученым!
— Ну, брат, много захотел. Ты вот лучше уроки алгебры поаккуратнее делал бы, а то у тебя все двойки да единицы!
— Нет, это кончено! Буду ученым!
И что же? Начал хорошо учиться, закончил гимназию прекрасно, а потом, как я слышал, и был если не великим, то одним из известных наших ученых. Вот какое воздействие может оказать прочитанная книга: прочел и переменился. Так и на нас чтение Жития святых может подействовать благотворно. В
