самый талантливый из молодых гроссмейстеров во всем мире, ярче всех эти изменившиеся взгляды выражает. В тяжбе за овладение инициативой, а при нынешнем развитии дебютной теории захват инициативы – дело очень сложное, Каспаров, как и многие другие современные гроссмейстеры и мастера, готов иногда пойти на некоторые позиционные издержки, а значит, сделать из сорока ходов несколько не абсолютно лучших. Не абсолютно лучших объективно, но несомненно лучших субъективно, то есть с учетом особенностей характера, стиля соперника, запаса его времени, любви или нелюбви к могущей возникнуть позиции и т. д.
Когда Каспаров в партии первого круга неожиданно пожертвовал Смыслову ладью за легкую фигуру, получив за это недостаточную, казалось, компенсацию, он учитывал, по-моему, не только эффект неожиданности (а этот эффект, несомненно, сработал). Он учитывал, прежде всего, то, что инициатива на более или менее длительный срок переходила к нему. А уж распорядиться инициативой Каспаров умеет!
Если бы Смыслов счел эту жертву обоснованной, иначе говоря, если бы он оценил ход юного противника как наилучший, он, скорее всего, сам отдал бы ладью за легкую фигуру, как он в какой-то момент и собирался было поступить. Но в том-то и дело, что признать ход Каспарова объективно наилучшим Смыслов не мог (и был прав в этом), а субъективно шахматисту старшего поколения лишнее, вполне реально осязаемое материальное преимущество казалось дороже не очень опасной на первый взгляд инициативы черных.
Тут столкнулись разные подходы к шахматам. Победил взгляд современный, взгляд на шахматы не как на некую логическую задачу, ведущую самостоятельное существование на доске, но как на шестидесятичетырехклеточный организм, который живет и дышит лишь в непосредственном взаимодействии с шахматистом. Рука, прикасающаяся к фигуре, как бы осуществляет не только зримый внешний, но таинственный внутренний контакт между интеллектом, волей человека и одухотворенной этим прикосновением фигурой.
Не случайно же фигуры и пешки кажутся нам порой наделенными чертами человеческого характера, выглядят то смелыми прямо-таки до нахальства, то застенчивыми, то хитрыми, то простоватыми и т. д. и т. п. Честное слово, иногда кажется, что у той или иной фигуры в определенных ситуациях есть даже чувство юмора, а ведь, говорят, именно это чувство отличает человека от животного…
Рассуждая о шахматах, писатель Николай Атаров вспоминал:
«Я иногда так бывал увлечен, что мне снились ночами некоторые эпизоды борьбы… Просыпаясь, я не всегда умел восстановить свой сумасшедший маневр с великолепной жертвой. Но образ ферзя, ворвавшегося в тесные ряды противника, живет в моей душе до сих пор, наполняя ее чувством некоего подвига, – он точно в неравном бою дрался с мечом в деснице, мой отважный ферзь, мое второе «я»…»
Мне кажется, что два поражения от самого молодого, пусть и необычайно талантливого шахматиста, в ту пору еще мастера, больно хлестнули по самолюбию Смыслова. Что ж, значит он действительно ветеран – и по возрасту, и по силе игры – и не зря его определили в сборную старшего поколения?
Смыслов, наверное, должен быть благодарен Каспарову – именно после командного матч-турнира в нем с прежней страстью забурлило шахматное честолюбие. Он блистательно выступил в московском турнире гроссмейстеров 1981 года, а в межзональном турнире 1982 года в Лас-Пальмасе добился выхода в соревнование претендентов – такого случая, чтобы претендентом становились в 61 год, история шахмат не знает; наконец, закончил вничью матч с одним из сильнейших гроссмейстеров Запада Робертом Хюбнером, а в полуфинальном матче победил Золтана Рибли. Только тот же Каспаров преградил ему путь к борьбе за трон.
– Я не обольщаюсь мыслью о том, что играю сейчас лучше, чем в прежние годы, – сказал мне до начала претендентского цикла Смыслов. – Но с годами приходится уже бороться не со своим возрастом, а с общественным мнением, которое полагает, что мне пора бросать игру. И с этим, знаете ли, бороться труднее. Молодому шахматисту разрешается почему-то больше ошибаться…
Третьим соперником Ботвинника был Михаил Таль – пятая доска первой команды.
Таль – вечная загадка в шахматах. Он начал с феерического взлета, в пору которого ему (как некогда Ласкеру, Алехину, а позже Фишеру) приписывали некую гипнотическую силу – настолько колдовским выглядело по тогдашним меркам его умение создавать наступательный порыв, казалось бы, из ничего, на ровном месте.
Спустя годы Таль, возвративший Ботвиннику корону, оказался в затяжном спортивном кризисе (что во многом объяснялось недугом, затем, к счастью, излеченным), а также в некоей творческой депрессии. Потом – неожиданный ренессанс, Таль снова на авансцене шахматной жизни. В Монреальском турнире звезд 1979 года Таль не только разделил с Анатолием Карповым лавры победителя, но и, играя смело и энергично, не проиграл ни одной партии.
А за несколько лет до этого он удивил привыкших уже ничему не удивляться своих болельщиков. Кто бы мог подумать: сыграв в турнирах восемьдесят три партии, Таль не потерпел ни одного поражения. Когда-то Таль говорил, что его и Петросяна принято видеть на разных шахматных полюсах. Произошло непонятное: полюса сблизились! «Железный Михаил»? «Непотопляемый дредноут»?..
Увы, нет. Как автомобилист иногда попадает не на зеленую волну, а на красную, так и Таль добивался крупнейших успехов в неофициальных турнирах, но тормозил перед красным – отборочным – светофором.
На матч-турнире Таль добился абсолютно лучшего результата – 41/2 из 6. Приложил свою руку к этому успеху молодой гроссмейстер Александр Кочиев – он отдал Талю два очка.
Не выдерживал осторожный Кочиев талевского напора! А ведь Таль, как мы уже знаем, стал иным – увяло безумство храбрых, родилась мудрость. На вопрос репортера после победы в сильном турнире «Таллин-73»: «Специалисты утверждают, что раньше вы чаще прибегали к чересчур острой комбинационной игре, а сейчас умело сочетаете ее с позиционной, стали мудрее, что ли?» – Таль ответил: «Это, видимо, чисто возрастное».
К моменту матч-турнира сборных команд Таль стал мудрее еще на восемь лет… Конечно, палец в рот ему и сейчас не клади, но пожертвовал ли бы нынешний Таль Смыслову ладью за легкую фигуру, получи он позицию Каспарова? Не знаю, не знаю. Хотя по-человечески так понятно, что опыт, приходящее с возрастом благоразумие берут свое и с неумолимой неизбежностью заставляют пересматривать свои прежние порывы и «заблуждения». А все-таки не хочется верить в искренность заявления экс-чемпиона мира, неосторожно сказавшего как-то, что нынешний Таль растерзал бы того, прежнего Таля. Тот, прежний, даже и легкомысленно переоценивший свои силы перед матч-реваншем с Ботвинником, мне, как может быть, и многим другим почитателям талевского таланта, милее…
А потом наступила пора шестилетнего царствования Тиграна Петросяна, который заставил наконец 52-летнего уже Ботвинника расстаться навсегда с шахматной короной. Рискуя прослыть любителем задавать загадки, отважусь заметить, что, как и всякий талант, особенно такой самобытный, Петросян тоже по-своему загадочная фигура – последователей у него, как, например, и у Ласкера, нет и, наверное, не будет. Петросян чтил шахматные законы, играл в строго позиционном, но отнюдь не классическом стиле. А в каком же? Очень просто – в стиле Петросяна.
Вот уж кто, казалось бы, понимал Петросяна и его стиль, так это Ботвинник. Ведь это именно он дал на редкость проницательную оценку стилю Петросяна. «Практическая выгода стиля Петросяна, основанного на своеобразном и тонком понимании позиции, – писал Ботвинник, – состоит в том, что по мере накопления опыта он становился все опаснее для своих партнеров, и его превосходство в понимании позиции – постояннодействующий, а не случайный фактор. Когда-то должен был он дать о себе знать…» Но и Ботвинник не сумел решить проблему непобедимости Петросяна.
Пусть любители шахмат простят мне, но, припоминая последний матч Ботвинника на мировое первенство, я позволю себе представить соперников в образе боксеров.
Итак, один – волевой, опытнейший, напористый. Он любит вести ближний бой, но умеет и набирать очки прицельными ударами, дайте только возможность, и сокрушить противника мощным нокаутирующим ударом.
Другой моложе, а значит, выносливее, но матчевого опыта у него практически нет. Однако, как ни покажется это странным, матчевого опыта ему не занимать, ибо по самой своей природе он именно
