Бледный от бешенства Гитлер бросил в лицо Грегору Штрассеру обвинения, повторив клевету Геринга и Геббельса.
— Герр Гитлер, неужели вы думаете, что я способен на подобные поступки? — спросил Грегор, глядя прямо в лицо человеку, которому он честно и преданно служил много лет, но до сих пор отказывался называть «мой фюрер».
— Да! — закричал ему в ответ Гитлер. — Я верю в это! Я убежден в этом! У меня есть доказательства!
Грегор резко повернулся и вышел из комнаты, не говоря ни слова. В тот же самый вечер он ушел со всех постов, отказался от мандата рейхстага и уехал с семьей на юг. Он ни с кем не разговаривал, никого не посвятил в свою тайну, но остался в партии, решив в качестве рядового бойца продолжать борьбу за дорогие ему идеалы и за человека, который предал и оклеветал его.
8 декабря он послал Гитлеру письмо, в котором сообщил, что уходит со всех постов в партии, поскольку фюрер больше ему не доверяет. Он с грустью написал о своей преданности и долгосрочной мечте — теперь разрушенной — о коалиции с дальновидными людьми, которые будут управлять Германией. Хотя Штрассер закончил письмо словами «всегда искренне Ваш», он не упомянул, какие планы у него могут возникнуть в отношении значительного отряда членов партии, находившихся под его влиянием. Гитлер потерял надежду, почти наполовину убежденный, что Штрассер заберет своих сторонников и разрушит партию.
В «Кайзерхофе» это послание, по словам Геббельса, было воспринято как «взрыв бомбы». Гитлер был в таком шоке, что не мог сразу принять решение. Позвонить Штрассеру, который ждал этого, ему не пришло в голову. Несколько часов он метался, страшно обеспокоенный, в своем номере, подумывая о самоубийстве, если партия «развалится по кускам». Но Штрассер сохранил преданность. Когда ответа не последовало, Грегор упаковал чемодан, поехал на вокзал и отправился поездом в Мюнхен.
На следующее утро газеты вышли с сенсационными заголовками об отставке Штрассера. Возмущению Гитлера не было предела. По его словам, свое сообщение Грегор отправил не куда-нибудь, а в «еврейские газеты». Фюрер даже заплакал, крича, что бывший друг всадил ему нож в спину за пять минут до полной победы.
Тем не менее, ухватившись за предложение вызвать Штрассера и уладить конфликт, Гитлер послал шофера Шрека найти его «в любом месте». Но в это время Грегор уже был в своей мюнхенской квартире и спешно готовился выехать в Италию. Другу, который к нему зашел, Штрассер сказал: «Я человек, обреченный на смерть». Он посоветовал другу больше не приходить к нему и добавил на прощание: «Что бы ни случилось, попомни мои слова: отныне Германия в руках австрийца, этого прирожденного лжеца, бывшего офицера, извращенца и хромоногого. И скажу тебе: последний — хуже их всех. Это сатана в человеческом обличье».
Тем временем собравшиеся у Геринга в рейхстаге партии и гауляйтеры приняли заявление об осуждении Штрассера. Гитлер, запинаясь, сказал, что потрясен его предательством. Присутствующие устроили фюреру овацию и заверили его в своей верности до конца, что бы ни случилось.
13 июня 1933 года, перед отъездом в Венецию для встречи с дуче, Адольф Гитлер, ставший уже канцлером Германии, послал за Грегором. Они не встречались после бурного разговора, спровоцированного интригами Папена, Геринга и Геббельса.
— Я предлагаю вам Министерство национальной экономики, Штрассер. Примите это назначение, и, между нами, мы все еще можем спасти положение.
— Я принимаю его, герр Гитлер, — сказал Грегор, — при условии, что Геринг и Геббельс уйдут, честный человек не может работать с этими особами.
Ответ Грегора, достоверность которого была подтверждена его братом Паулем, был ответом настоящего джентльмена, но не политика. Попытка избавиться от Геббельса и Геринга одновременно была столь же успешной, как головой прошибить каменную стену. Геринг мог быть принесен в жертву Грегору. Он был в ссоре с Гиммлером, которому не желал уступать контроль над берлинским гестапо. Гиммлер был руководителем полиции Южной Германии и настаивал на подчинении всех полицейских организаций рейха ему лично. Адольф в этом споре благоволил Гиммлеру, ибо ему не нравилось то, что Геринг перешел к реакционерам. Он также хотел вернуть назад Грегора.
Геббельс, однако, был абсолютно необходим фюреру. Несмотря на отношение Адольфа к Рёму, выявившееся на последнем заседании кабинета, Геббельс тайно вел переговоры с последним от имени своего хозяина.
Борьба за Гитлера происходила между силами консерватизма и новыми, злобными силами, порожденными им самим; и между этими двумя силами он колебался, заложник своей собственной нерешительности.
Неудовлетворенность, однако, продолжала существовать. «Якобинцы» обвиняли «жирондистов» в слабости. СА, которые в отличие от СС были клятвенно преданны партии и соблюдали верность идеалу, а не фюреру, состояли из радикалов — три миллиона немцев, недовольных политикой Папена, Гутенберга и Шахта.
«Когда начнется вторая революция?» — таким был вопрос, который начал раздаваться в их рядах.
Грегор Штрассер, в то время простой рядовой член партии, получал письма сотнями и тысячами. «Возобновите ваши действия, — говорили его корреспонденты. — Только Вы один можете спасти национал-социализм. Откройте глаза фюреру. Люди Геринга ослепляют его…»
Грегор прекрасно знал, что все его письма вскрывались и читались прежде, чем они доходили до него. С другой стороны, был еще и Рём, лидер армии «коричнерубашечников», с сотнями второстепенных лидеров, полностью преданных ему. Социальные вопросы не волновали их, но они были враждебно настроены к генералам и негодовали по поводу того, что армия держалась в стороне от партии. Рём сам был офицером и отлично знал мнение немецких военных. Армия презирала «коричнерубашечнйков»; она просто использовала гитлеризм как маску, скрываясь за которой преследовала свои традиционные цели. Рём жил в Боливии и на практике познал, что политическая партия беспомощна без поддержки армии. Генералы могли свергнуть любое правительство в любой день, когда им заблагорассудится. Сам Штрассер еще с конца 20-х годов воспринимался штурмовиками как защитник их интересов. Так, в августе 1930 года, накануне мятежа Штеннеса, один штурмовик написал в негодовании Грегору Штрассеру, что он арестовывался более тридцати раз, был обвинен восемь раз за «нападение и побои, оказание сопротивления полиции и другие проступки, которые естественны для нацистов». В результате своей деятельности, по его утверждению, он получил повреждения, по крайней мере двадцать раз. «У меня ножевые шрамы на затылке, на левом плече, на нижней губе, на правой щеке, на левой стороне верхней губы и на правой руке». За все это он не получил ни пфеннига от партии, но, растратив свое наследство, «столкнулся с финансовым крахом».
Фронт Грегора Штрассера и Рёма был сформирован в противовес фронту Гинденбурга, Гугенберга, Папена и Геринга, находившемуся в союзе с промышленниками. Гитлер все еще колебался, в то время как неудовлетворенность росла. Он знал, что должен действовать, но еще не представлял, каким образом. В конце июня 1934 года Гитлер все-таки принял решение. Одним махом он решил устранить всех противников. Акция кровавой чистки, прокатившейся 30 июня 1934 года по стране, стала известна всему миру под названием «ночи длинных ножей».
Среди уничтоженных неугодных был также и Грегор Штрассер. Гитлер не забыл человека, который сделал так много для политической организации партии и который вышел из нее, оказавшись жертвой интриг Геринга и Геббельса, гордо, не сказав ни слова. Фюрер сохранил уважение к нему. Он запретил своим подручным трогать его, но Геринг, имея широкие полномочия, пренебрег запретом. Грегор не занимался более политикой. Он возглавил фармацевтическую фирму «Шеринг-Кальбаум». Но этого было недостаточно, чтобы разоружить его врагов, Геринга и Гиммлера. Гиммлер поручил лично Гейдриху проследить за «закрытием» этого старого счета. Утром 30 июня Штрассер был привезен в тюрьму гестапо в Колумбиа-хауз. Его поместили вместе с арестованными шефами СА. После обеда за ним пришел эсэсовец, чтобы отвести его, как он выразился, в специальную одиночную камеру. Эсэсовец открыл дверь одной из камер, пропустил Штрассера, закрыл дверь и удалился. Минутой позже прозвучал выстрел. Штрассер не был убит, пуля лишь задела шею, пробив артерию. Он упал, чувствуя, как жизнь уходит из него с каждым
