из больницы. Еще даже пакет не успела разобрать, вещи постирать. У меня свадьба на носу. Мне нужно платье купить. А вдруг он испугается? Вдруг со мной что-то не так?
«Все будет хорошо! – говорила я себе, старательно внушая, что боли нет. Нет, ее просто нет. Мне показалось. Что это за боль, которую я еле замечаю? – Да? А чего ж ты не спишь-то? Уже три часа ночи!»
«Просто я слишком много спала в больнице», – отмахнулась я и пошла на кухню попить водички. В оставшиеся до рассвета часы я занималась тем, что убеждала себя, что сделать что-то все-таки придется. Боль не проходила. Она была совершенно постоянной, ноющей, как если бы у меня болел зуб. Беременности было – двадцать три недели, мне было страшно, за окном светало. К пяти утра боль неожиданно сместилась в правый бок и усилилась многократно. Тут уж я поняла все.
– Но… как же так? Ты же только что вернулась? – с трудом продрал глаза Игорь, когда я в пять утра растолкала его и грустно указала на телефон.
– Вызывай «Скорую». У меня аппендицит, – прошептала я и принялась рыдать. Так я оказалась на операционном столе за три дня до собственной свадьбы, беременная и незамужняя.
Свадьба. Часть вторая
Всем известно, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. А уж быть бедным, больным и беременным риелтором, так нелепо пролетевшим мимо ЗАГСа, – это было куда хуже, чем мое воображение могло даже представить. Я оказалась в обычной московской больнице, в шесть утра в воскресенье, за три дня до собственного бракосочетания, а это – удовольствие не для слабонервных. Помню приемный покой, нетрезво шатающегося из угла в угол фельдшера, помню Игоря с белым лицом, поминутно спрашивающего, как у меня дела. Фельдшер с умным видом говорил о лейкоцитах и просил на опохмел. Звучало это так:
– Да вылечим мы твою бабу, не боись.
– Точно? Все будет в порядке? Она ждет ребенка!
– Вылечим. В лучшем виде! Так что… скажи мне спасибо.
– Спасибо огромное!
– Спасибо в карман не положишь, – сказал фельдшер и, хитро улыбаясь, отвел глаза. Игорь принялся совать ему деньги, хотя было маловероятно, что именно этот тощий пропитой субъект будет отвечать за наше с ребенком здоровье. Впрочем, мне, конечно, было не до того. Я в панике озиралась вокруг, хотела одновременно сбежать, умереть и марафету. Наркоза в смысле. Больно было непередаваемо. Резать, не дожидаясь перитонитов, не получилось. Перитонит, кажется, уже происходил. Впрочем, может, я преувеличиваю. Однако прошло еще несколько часов до того, как я попала на операционный стол. Точнее, часа два, это точно.
Есть такое волшебное слово «пересменок», когда одни врачи уходят, а другие еще не думают приходить. Кажется, в него, в этот заколдованный пересменок, попадают рано или поздно все. А уж пересменок в воскресенье, да еще ранним утром, – вообще волшебство. Магия! Легкий взмах волшебной палочкой – и врачи исчезают в лучах рассвета.
Уж колдовать – так колдовать. Меня с величайшей осторожностью подняли на специальном лифте в хирургическое отделение, не пустив под предлогом стерильности Игоря, потом очень нежно переложили на кровать, велев не шевелиться, чтобы «не началось чего плохого», и оставили одну. А потом, кажется, про меня просто забыли. Говорю же вам, пересменок.
Я лежала в какой-то палате с пузырем льда на животе и ожидала у моря погоды, пока не поняла, что надо брать дело в свои руки. Руки дрожали. Ребенок возмущенно пинался, так что я поторопилась. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. В больнице на «Бабушкинской» это оказалось верно вдвойне. Я вышла из палаты, с трудом переставляя онемевшие ноги, но больница была совершенно пуста. Просто не лечебное учреждение, а бермудский треугольник, поглотивший весь медперсонал и даже больных. Никто не стонал, никому не делали уколов. Все, как потом выяснилось, ушли на завтрак. И только одна медсестра, как случайный пришелец с небес, сидела в свете от настольной лампы на дальнем посту и шелестела бумагами.
– Извините, мне очень плохо, – побормотала я, буквально подползая к бортику ее постамента. Времени было уже часов восемь, я провалялась в палате почти два часа. Медсестра, ковырявшаяся в бумагах, оторвалась от этого важного дела и строго так на меня посмотрела. Потом немного нахмурилась и задала сакраментальный вопрос:
– А вы кто?
– Я? – еще больше удивилась я. – Ну… лежу тут. У меня аппендицит. Сейчас лопнет, наверное.
– Вас у меня нет, – «порадовала» меня она.
Я вздохнула, скрючилась пополам, так как аппендицит – не шутка, боль была страшная.
– Скоро меня, может, действительно не будет. Вас тогда посадят, хотя мне это не очень-то поможет. Вы любите жить в клетках? Клаустрофобии нет? – выдавила я сквозь боль. Все-таки не прошел даром опыт риелторской работы, я сумела найти верный аргумент в свою пользу. Что тут началось! Медсестра сначала на всякий случай на меня наорала, потом побежала искать мою карту. Она нашлась где-то на подоконнике, почему-то около лифтов.
– Вот су-у-у… нехорошие люди, – излагала медсестра, укладывая меня на хирургическую каталку. Выяснилось, что хирург еще не заступил на смену, а я практически кончалась у нее на глазах, отчего глаза ее становились все больше и в них плескался страх.
– Я сейчас! – крикнула она и куда-то умчалась. – Не шевелитесь.
– Я никуда не уйду, – заверила ее я и принялась плакать снова.
– Вы что же плачете? Вам же нельзя! У вас же может перитонит начаться, – кудахтала надо мной санитарка, присланная взамен утратившейся медсестры.
– Я умруу! – выла я, и тогда были немедленно вызваны какие-то еще люди в белых халатах, из других, наверное, отделений.
– Успокойтесь немедленно! Раздевайтесь совсем! – принялись командовать они. Поначалу они мне не понравились, зато потом, после того как кто-то притащил капельницу с анестезией, мне понравились все. Боль, хоть и не отступила, стала какой-то мягкой, ненавязчивой, словно шелковой. Я лежала под простыней в каком-то безымянном коридоре и грезила наяву.
– Я уже должен был быть дома. Моя смена закончилась. С ума все посходили! – отдаленно доносился до меня голос хирурга. Как потом выяснилось, медсестра выловила его с парковки и беспощадно вернула к трудовым будням.
– Она беременная. Мы все под суд пойдем! – визжал кто-то в ответ.
А потом наступила тишина и покой. Меня увезли на операцию.
Пришла в себя я в другой палате, ближе к вечеру, в окружении трех милых женщин разного возраста. По выражению их лиц и в особенности по их движениям и походке я поняла, что они тут тоже лежат с чем-то вырезанным. Игорь сидел рядом со мной и читал журнал «За рулем». Видимо, давно сидел.
– А-а-а! – простонала я, глядя на его любимое лицо. Стон мой был спровоцирован не столько тем, что мне было больно, сколько фактом, что я, вероятнее всего, так и не выйду теперь замуж.
– О, ты проснулась! – обрадовался он. – Как ты? Очень больно?
– Еще не поняла, – покачала я головой. Впрочем, больно было, но боль была другая. Шевелиться было трудно, мешали швы и вполне приличный живот. Но там, где-то глубоко внутри, справа исчез тот невыносимый, обжигающий жар, острая и ненормальная боль прошла. Я улыбнулась и начала думать. Первой мыслью после того, как я окончательно очухалась, была мысль о ребенке.
– Не волнуйся, доктор сказал – все в порядке. Она в порядке, – взволнованно прошептал Игорь, взяв меня за руку.
Я немного выдохнула, погладила пузо и позволила себе предаться стенаниям и стонам. Выздоравливала я быстро. В этом смысле я – как беспородная дворняжка. Медалей на выставках мне не видать, зато и заживает на мне все моментально. А засим, поняв, что помирать мы с дочерью не планируем, я решила вернуться к мирским заботам. И уже на следующее утро после операции, беседуя со своим лечащим врачом, чудесным армянским мужчиной с очень волосатыми руками, я озадачила его вопросом:
