вернулся в свое ялтинское уединение. Его жена Ольга Книппер, одна из ведущих, я бы даже сказал – первая актриса театра, изредка и ненадолго приезжала к нему в Ялту. Брак этот не был счастливым». (Владимир Набоков)
«– Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы? – сказал он Короленко, когда тот только что познакомился с ним.
Он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь – то оказалась пепельница, – поставил ее передо мною и сказал:
– Хотите – завтра будет рассказ… Заглавие «Пепельница».
И Короленко почудилось, что над пепельницей «начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже оживленные юмором». (К.И. Чуковский)
«Безумный день» Бомарше
•
•
•
•
Безумных дней в его жизни было во много раз больше, чем один. Его арестовывали, отдавали под суд, и чтобы спастись, он вынужден был скрываться. А после он опять, словно его Фигаро, оказывался то тут, то там, и повсюду звучали его остроумные отзывы и замечания по случаю очередного проявления глупости, напрямую касавшиеся самых неприкосновенных и высокопоставленных особ.
Вольтер, знавший Бомарше и одобрявший его деятельность, писал о нем: «Что за человек! Он сочетал в себе все: шутку и серьезное, ум и веселость, фарс и трогательное – словом, все виды красноречия». Поддержал Вольтера А.С. Пушкин:
Монтескье в своей книге «Дух законов» писал более общо, но придерживался той же мысли: «живой, приятный, веселый, иногда ветреный, часто нескромный…» Впрочем, это он писал не только о Бомарше. Это он писал вообще о французах.
Нам же Пьер Огюст Карон де Бомарше известен не только как «ветреный и часто нескромный» француз, родившийся более 275 лет тому назад. Мы, люди ХХI века, знаем его как драматурга, создателя незабываемого сценического образа цирюльника. Этот придуманный Пьером Огюстом мастер бритвы и ножниц способен был сделать модную стрижку и в один безумный день жениться, вызвав тем самым нешуточный переполох среди людей глупых и недалеких. Этим герой Бомарше уже не первый век смешит огромные зрительные залы и целые поколения зрителей и побуждает режиссеров создавать настолько авангардные постановки по мотивам «Женитьбы Фигаро», в которых иной раз трудно разглядеть и Фигаро, и женитьбу, и даже самого Бомарше. Безумный день, выпавший на долю этого цирюльника, в сегодняшнем «будничном» исполнении кажется в сотни раз безумней, чем в «галантном» XVIII веке, завершившимся Великой французской революцией.
Мы знаем Бомарше еще и как любовника, о котором по Парижу ходили легенды. Существовало даже утверждение, что одна из его любовниц была на самом деле существом неопределенного пола и не могла быть причислена к женщинам, а уж тем более к мужчинам. Мы знаем, что сам Бомарше всегда отвергал свою страсть к гермафродитам. Он любил женщин, исключительно и только их. И при всяком удобном случае стремился он отпустить в адрес дам мастерский комплимент:
«Сударыня, я прошу вас сейчас же сказать нам, сразу и без раздумий, почему в протоколах допросов вы показываете, что вам тридцать лет, когда, глядя на вас, вам можно дать самое большее восемнадцать?»
Понятно, что после такой выкладки дама просто обязана была, взяв веер и накидку, попросить драматурга проводить ее до экипажа, после чего следовала живая картина дальнейшего общения с этой женщиной после ее высадки и высадки Бомарше из того же самого экипажа.
Повседневное общение с глупостью требовало от Бомарше несколько иных качеств, нежели его обходительность и галантность по отношению к дамам. В этом он следовал постулату, впервые в истории сформулированному Эразмом Роттердамским: «Глупость веселит богов и людей».
С подлостью будущий драматург, поэт и публицист впервые столкнулся в юности, когда выучился на изобретателя-часовщика. В письме редактору «Курьер де Франс» Бомарше писал:
«С крайним изумлением, сударь, я прочитал в сентябрьском номере за 1753 год, что г-н Лепот, часовщик Люксембургского дворца, сообщает об изобретенном им новом анкерном спуске для ручных и стенных часов и что свое изобретение, по его словам, он имел честь представить королю, а также в Академию наук.
Для меня слишком важно во имя истины и моей собственной репутации отстоять право на изобретение механизма, чтобы я мог умолчать о столь нечестном поступке».
Примечательно, что и мы сегодня отстаиваем наше право на изобретение чего-нибудь. А если никто ничего не отстаивает и не изобретает, то и черт бы тогда с ней, с его репутацией. И здесь для нас бесценен опыт честного и остроумного публициста, каким был Бомарше. Как-то поразительно точно согласуется его журналистский опыт второй половины XVIII века с доморощенным опытом нашего модного времени:
«…было поглощено невообразимое количество яств, под видом веселья… царила необузданная распущенность; народ веселился вдвойне, вооруженный жестянками, свистками, пузырями, трещотками, барабанами: крики, брань, песни, сальто-мортале – словом, на улицах настоящая вакханалия…»
Пьеру Огюсту Карону де Бомарше удалось «прожить полную жизнь». Настолько полную и такую насыщенную, что в отношении ее и самые «запиленные» слова не кажутся затертыми и банальными; и даже многочисленные его неудачи, конфликты с властью, резкость характера, насмешливость, язвительность и опасная склонность к сатире делают эту жизнь еще необычней и насыщенней. И о ней он в одном из своих писем написал:
«Если бы время измерялось событиями, которое его насыщают, то я прожил двести лет. Я не устал от жизни; но я могу предоставить другим наслаждаться ею без особого отчаяния. Я страстно любил женщин; эта чувствительность была для меня источником самых больших наслаждений. А так как я был вынужден жить среди мужчин, это причиняло мне неисчислимые мучения. Но если бы меня спросили, чего у меня было больше, хорошего или дурного, я без колебаний ответил бы: разумеется, хорошего…»
Вот и мы, несмотря на все наши печали, сомнения и многочисленные ошибки и неудачи, с непринужденностью Фигаро и отважностью Бомарше продолжим свой бег по жизни исключительно в светлую сторону.
Божественный Валентино
•
•
•
23 августа 1956 года в американских газетах появилось сообщение: «Впервые… ни одна женщина не посетила могилу Рудольфа Валентино в Голливуде».
Тридцатью годами раньше, по воспоминаниям Адальфа Цукора, главы кинокомпании «Парамаунт», «тело было выставлено в Траурном зале Кэмпбелла на углу Бродвея и 66-й улицы. Сразу же собралась толпа в тридцать тысяч человек, состоящая главным образом из женщин. И когда полиция попыталась организовать толпу, разразились беспорядки, пожалуй, самые жестокие за всю историю города. Несколько десятков конных полицейских разгоняли толпу, но женщины смазывали мостовую мылом, на которой поскальзывались лошади».
Тело положили в тройной гроб: серебряный, бронзовый и из ценных пород дерева. Этот
