— Сбил нас ночной истребитель над самой целью — крупным железнодорожным узлом Быхов, — продолжал рассказ Лужин. — Так вот, сбросив бомбы, я вскочил с сиденья и почувствовал: самолет снова летит. Командир корабля лейтенант Виктор Григорьевич Григорьев сидел на своем месте, за штурвалом. Сиденье второго летчика, Аркадия Варывдина, было пустым. «Значит, выпрыгнул», — мелькнула мысль.
Григорьев резко повернул ко мне лицо и во все горло крикнул: «Прыгай!» — «А ты?»
Но он уже не смотрел в мою сторону, и я понял, что он, командир корабля, будет держать штурвал, пока экипаж не покинет самолет. Мой парашют не был одет на лямки — я так делал всегда для удобства работы с прицелом. В спешке с большим трудом пристегнул парашют к правой лямке. Меня бросило в хвост через бушующий в фюзеляже огонь. Самолет снова беспорядочно падал.
Я увидел прижатого к борту радиста Анатолия Авдеева. Хотел схватить его, оторвать от борта, чтобы вместе выпрыгнуть. Но нас стало кидать из стороны в сторону. Я несколько раз ударился о ящик с мелкими осколочными бомбами, думал, еще разок приложит и конец, не добраться до раскрытой двери, не выпрыгнуть… Неожиданно отвалилась хвостовая часть самолета, по самые двери, и я оказался в воздухе. С большим трудом с силой выдернул кольцо. «Спаситель» моментально открылся. Не успел прийти в себя, как увидел под собой землю. Больно ударился ногами, не устоял, упал на обочину шоссейной дороги. Отчетливое слово «хальт», свет взвившейся в небо ракеты, автоматная очередь по не угасшему куполу моего парашюта, словно кнутом, подстегнули меня к действию. Мигом освободился от парашюта, вскочил на ноги и, пригнувшись, побежал к лесу — до него было метров двести. На фоне неба темнели вершины деревьев. Я едва видел их правым глазом (левый от ожогов заплыл), надеялся: лес укроет меня от преследования фашистов. Но деревья вдруг покачнулись, острая боль в ногах свалила меня на землю…
Лужин на минуту умолк, провел по лицу рукой, будто отогнал дурной сон, и снова продолжал рассказывать. Я слушал его, не перебивая. Слушал, и, казалось, своими глазами видел, как, упав, полз он к лесу. Полз бесконечно долго по мокрой, разбухшей от осенних дождей земле, а над ним трассирующие пули расчерчивали темноту. Превозмогая боль, весь в грязи, в ссадинах и ожогах он все же заполз в лес. Немцы больше не преследовали: они боялись партизан…
Мы расстались с Николаем Антоновичем. Все, что он рассказал, долго стояло перед моими глазами.
…Лужин, еле передвигая разбитые ноги, медленно, от дерева к дереву, побрел к линии фронта, к своим, В темноте зашел в болото, наткнулся на крохотный, с пятачок, островок, выбрал под голым кустом место посуше, присел передохнуть и мгновенно уснул. Утром его нашел бородатый старик и увел в Годылевский лес, где находились Авдеев и Варывдин.
К вечеру все трое в сопровождении старика и еще двух местных жителей добрались до остатков самолета. У пулемета нашли погибшего бортмеханика Павлышева. Командир корабля Григорьев и стрелок Хабибрахманов упали вниз головой в болото недалеко от самолета. В их руках были кольца нераскрывшихся парашютов. Видно, их выбросило из обломков самолета на малой высоте.
В лесу выбрали приметную поляну. Вырыли под одиноко стоявшей сосной могилу и похоронили в ней завернутых в шелковые парашюты товарищей. Стесали кору, и на белом теле сосны Авдеев вывел чернильным карандашом:
«Здесь погибли и похоронены герои-летчики: Виктор Григорьев, Дмитрий Павлышев и Габдулак Хабибрахманов. Они отдали свои жизни за Советскую Родину в боях с немецко-фашистскими ордами».
Над мертвыми возвышался живой обелиск…
Перейти линию фронта не удалось. И тогда летчики создали небольшой партизанский отряд, в котором были рядовые, сержанты и командиры, по разным причинам оказавшиеся в тылу врага. Командиром избрали Николая Лужина, комиссаром — Анатолия Авдеева. Первые засады на шоссе Могилев — Гомель оказались удачными. Отряд вооружился немецкими карабинами, автоматами, гранатами. Взяли и два пулемета ШКАС из разбитого самолета. Из неразорвавшихся авиабомб выплавили тол. Один партизан стащил у гитлеровцев с автомашины противотанковую мину. Решили подорвать мост на шоссейной дороге Гомель — Могилев. Это задание поручили танкисту Шереметьеву и местному жителю, фамилию которого Лужин, к сожалению, забыл. С ними отправилась и белокурая девушка Аня.
Ночью втроем залегли в кустах недалеко от моста, который охраняли полицаи. Удобный момент выдался лишь на рассвете. Смельчаки заложили взрывчатку и стали отходить в противоположную от отряда сторону, к небольшому лесу. Когда раздался взрыв, их заметили полицаи и открыли огонь. Но Шереметьев, Аня и тот безымянный герой успели скрыться. Вскоре прибыли каратели, окружили лесок и всех поймали. Враги заставили партизан выкопать себе могилу, затем, избитых, истерзанных, поставили в яму и заживо закопали по шею. Аня стояла рядом с Шереметьевым. Тому, кто из них расскажет, где располагается отряд, обещали даровать жизнь. Но ни медленная мучительная смерть, ни издевательства фашистов не вырвали у патриотов партизанской тайны. Они умерли героями…
Вскоре Лужину передали письмо от девушки, которая работала переводчицей в немецкой комендатуре. Она сообщала, что на «отряд летчиков» готовится большая облава. Отряд подготовился к обороне. Первого ноября к селу Перекладовичи подъехало около десятка автомашин с гитлеровцами. Прошло менее часа. Тишину леса прорезал треск автоматов. Стрельба приближалась, слышались отдельные голоса. Партизаны заняли боевые позиции. Лужин стал у одного пулемета, Авдеев — у другого. Время, казалось, остановилось. Уже видны между стволами деревьев грязно-зеленые шеренги карателен. Партизаны, затаив дыхание, молчали.
Фашистов и партизан разделяли 30–40 шагов. Первым заговорил ШКАС Лужина, но вскоре случилась беда: заело пулеметную ленту. Партизаны, а их было всего 28 человек, вели прицельный огонь из винтовок и карабинов. Каратели залегли. Не стрелял почему-то и второй ШКАС.
— Отходить в болото! — приказал Лужин.
Не спасло отряд и болото. Лужин стоял под елью с пистолетом наготове. Был в отряде уговор — живыми не сдаваться. Гитлеровцы и полицаи шли прямо на ель. Когда они подошли совсем близко, Николай, стреляя, ринулся сквозь цепь. «Если умереть, то в бою, от руки врага», — решил Лужин. Он бежал и ничего не видел, кроме стволов деревьев. Услышав позади стрельбу, понял: цепь карателей проскочил. Из подсознания на мгновение всплыло: полицай, простреленный, падает перед ним, будто хочет схватить за ноги, окаменевшие от неожиданности физиономии двух фрицев…
Ночью Лужин добрался до села к знакомым людям. От них узнал, что часть партизан погибла, среди них будто бы и летчик Варывдин, несколько человек попали в плен, остальным удалось уйти от карателей.
— Пойдем, сынок. Пока ночь, спрячем тебя, — сказала Лужину пожилая женщина. — Спустишься по веревке в колодец, метра два всего. Там нащупаешь вынутые доски, туда и залезай. Да возьми вот, положи за пазуху краюху хлеба. Пошли.
В тайнике было тесно и сыро. Лужин лежал скорчившись, в голове шевелился ворох мыслей…
На третьи сутки Лужина извлекли из тайника и сказали, что немцы успокоились после разгона отряда летчиков.
— А вам здесь оставаться больше нельзя. Перейдете шоссе и уходите на запад — там найдете партизан.
И Лужин ушел. Накануне праздника Великого Октября он наткнулся на партизанских разведчиков. Переправился с отрядом через Днепр. Через несколько дней, поздним вечером, добрались до партизанского штаба и предстали перед командиром.
— Знаю о вас, — сказал он Лужину, — от вашего товарища по экипажу.
Выяснилось, что Анатолий Авдеев жив и раньше Лужина нашел партизан. Командир похвалил летчика за смелость. На следующий день он сказал Лужину:
— Завтра поедете в деревню Белыничи. Туда иногда прилетают самолеты с Большой земли. Вы и здесь были бы хорошим воякой, но там нужней. Знаю, вам не терпится увидеть своего друга. К нему и направляю.
Трогательной была встреча двух боевых друзей — Лужина и Авдеева: объятия, слезы радости, расспросы. На аэродроме делать было нечего: самолеты прилетали очень редко. К тому же в деревне накопилось человек двадцать пять летчиков, которые ожидали вывоза их на Большую землю. Но сидеть без дела тоже нельзя. И тогда Лужин и Авдеев стали агитаторами — рассказывали бойцам и жителям окрестных
