ни единого вздоха. Даже писк не вырвется из этой груди. Грудь моя, решил Вершинин Кнут, закрыта на амбарный замок. Ни человек, ни зверь, ни птица не проникнут внутрь… Ого-го-го! – вскричал окрыленный Кнут Вершинин. А потом уж записал придуманное и назвал “Песня”.
8
14 мая Даниил Хармс записал у себя в дневнике: “Был свидетелем”. После исследований, произведенных профессором Канюедовым, правда вышла наружу. Стало ясно, что Ххоермс сделался свидетелем полета Тунгусского метеорита. Звездный гость пронзил комнату Хармса с востока на запад и даже произвел некоторые разрушения. Разрушил вазу в виде разверстого лебедя, подаренную милой Генриеттой Мироновной; опалил западную стену свирепым своим дыханием и оставил на оной след, напоминающий букву “алеф”, что на иврите, как известно, означает “бык”. Далее хваленое Тунгусское диво растрепало аккуратную гору окурков в дареной пепельнице, снесло разом все пуговицы с черного сюртука, с веселым гиканьем совершило победный танец на кухонной тумбочке, с коей снесло газету. Даниил Хармс молча (не без трепета) наблюдал забавы незваного гостя. Он решил, вооружась терпением, доверить все натуре. Я не чудотворец, шептал писатель. Я даже не член Правительства, чтобы распоряжаться бурями либо катаклизмами. Да природа и плюет на членов Правительства. Для природы член Правительства – это сморчок. Гриб-инвалид. Даже менее, чем гриб-инвалид. Поставь на одну лопату члена Правительства, а на другой установи простого зеленого муравья – и муравей перетянет. Не весом, нет – а замыслом! Вот до чего расчувствовался писатель, столкнувшись лицом к лицу с Тунгусским дивом. Все же следовало подсчитать потери, убытки. Их было не так-то мало. Ваза в виде разверстого лебедя – это только полдела. Сам поэт оказался вспорот огненным жалом. Его грудь натурально получила незаживляемую рану. Теперь с ней надо было научиться жить, заниматься своим бессмертным строительством (невидимые кирпичи). Одна дама, украшенная фиалками, даже спросила у Хармса:
– Вы знакомы с Алексеем Максимовичем Горьким?
Хармса этот комплимент застиг врасплох. Он тут же начал юлить. Начал спрашивать:
– С самим Алексеем Максимовичем или с его двоюродным братом? Нет, не знаком, а знаком с Алексеем Никоновичем и с Алексеем Вагановичем. Имеются среди моих знакомых Виктор Аристархович, Владлен Измайлович, и это, должен заметить, достойнейшие люди.
Перепуганная дама замахала своими фиалками, а потом говорит:
– Вы, Даниил Хармс, как Данко. У вас разрезана грудь (а у Хармса и точно была разрезана грудь из-за вмешательства природных сил). Однако Даниил Хармс был твердо намерен не сдавать позиций.
Он иронически молвил:
– У Данко грудь не разрезана.
– Нет? Вот новости! – вскричала дама.
– Не разрезана, а распорота. Он разорвал свою грудь собственной рукой с обкусанными ногтями.
– Зачем же? – удивилась знакомая Хармса. – Ведь это инфекция.
– Именно, – сказал Хармс значительно.
Как умел, Даниил Хармс ограждал себя от навязчивого любопытства толпы.
Они все так меня любят, со скорбью размышлял поэт, что себя не помнят из-за любви. Готовы целовать прах из-под моих пяток, они и вообще отольют мои следы в бронзе. И установят их рядом с окаменелым следом динозавра в городском музее. Мне ни к чему ихнее поклонение, но что поделаешь. Это участь певца, и я принимаю их дары. Сегодня они несут мне свой восторженный хрип, а завтра понесут золотые монеты. Деньги мне очень пригодятся, сейчас именно у меня изрядная нужда в деньгах. Я довершу свой чертеж и куплю всего, что следует. Заполню тумбочку едой и напитками (куплю и апельсинов, и малинового джема, и батон колбасы, и водку).
Я знаю тайну, которую всякая дама хранит от чужого глаза. Вот почему у дам так таинственно мерцают глаза, когда они щелкают замком своей сумки? Это делается для отвода глаз. Слыхали про Жемчужину Нила? У дам такого добра сколько хотите. Одна засовывает свой секрет за щеку и мило смеется всякий раз, когда какой-нибудь молодой гусар, смеха ради, щекочет ее подбородок. У другой секрет укрыт в башмаке. Ходит, хромает, как маленькая Гретхен, – но тайну не выдает. Дамы, милые мои, достаточно упрямы, чтобы стерпеть и не такое. Иная для пущей важности напихает за рукав какой-то дряни; ну а потом сбрызнет все это одеколоном и идет себе, стуча ножками по мостовой. Я-то знаток дамских секретов. Если мне попадается дама, я первым делом хватаю ея поперек туловища и перекидываю через колено. А надо заметить, природа наделила меня мощным арсеналом. Тут едва ли сыщется соперник. Так вот: я перекидываю даму через колено, как мсье Печорин, и бросаюсь прочь от людской молвы. Затащив добычу в тихое место, я перво-наперво осматриваю, что за пленница оказалась в моих руках. Если это юная горянка, предпочитающая свободу, я ее без разговоров отпускаю. Но если это какая-нибудь моя знакомая, та же Генриетта Мироновна, я не церемонюсь. Даю ей указание расслабить все свои резинки и бросаюсь, как коршун, на милую подругу. Никто из женщин (между нами говоря) не в состоянии дать мне отпор. Еще бы! Ослепленные моей физической привлекательностью, они… Но стоп машина. Закончу я рассказ завтра, хотя название уже готово и сейчас: “Жемчужина Нила”.
9
“Кто живет на Луне: люди или кошки? На Луне живут только мухи”. На Луне – вот вам вся правда – живет писатель Владимир Владимирович Пу. Он залез туда для обзора, это человек с Луны. Имеется у Владимира Владимировича снаряжение: водолазный костюм и шлем танкиста. Человек отчаянной смелости, этот писатель почти совсем не пишет книжки, а сигает по Луне в своем шлеме. Луна изрыта кратерами, но ему все нипочем. Он храбр, как пожарник; это настоящий альпинист. В лунной пыли его рукой начертан план. Это хитроумный чертеж, там указано, как изловить последнего селенита. Пу, хотя и жил на Луне, ненавидел селенитов, и вот по какой причине. Те шлялись где им вздумается, да еще свистели вполсвиста. План Пу был бесподобен. Если селенит вылезет из своей норы, следовало тут же оторвать ему зеленую башку, вот и все. Об этом Пу написал книжку, она называлась “Майн кампф”. В переводе это значило “Счастье и процветание”.
10
Даниил Хармс засунул повестку в карман и пошел по адресу. По пути ему почти совсем не встречалось людей, а если кто попадался, то прикрывал лицо газетой. Что же написано в газете, мучился Хармс. Раз им всем так интересна газета, а я, наоборот, неинтересен. Несколько знакомых – булочница, два писателя, дворник и Кореандр Руфимович Зоков – встретились Хармсу. В руках каждого была газета, а булочница даже читала вслух: “Мама мыла раму”. Так что Хармс мог убедиться: газета не подделка, не надувательство. В ней и точно что-то написано. Тут Даниил Хармс остановился и решил закурить папиросу. Он сунул руку в карман, но прохожие хором закричали: “Караул! Спасите!” Они решили, что Хармс не писатель, а вооруженный бандит, и в кармане у него не папиросы, а черный наган. К Хармсу подбежали два милиционера – повыше и пониже ростом. Низенький доставал писателю до талии, ну а высокий был совсем не плох, только имел непропорционально маленькую голову – не больше апельсина.
– Ни с места! – закричали милиционеры и вдруг окоченели. Они сами выполнили (по привычке к военной дисциплине) свою команду и вот теперь стояли как покойники, обливаясь потом. “Мама мыла раму”, – читала булочница. А Кореандр Руфимович Зоков с осуждением читал: “Мама! Мыла! Раму!” А дворник, не умея читать, разучил газетные сообщения и бубунил под нос: “Мыла… мыыыла… мыыыллла”. Ну а два писателя спорили. Один говорил: “Мама?” А другой ему возражал, говорил: “Мыла! Мыла!” Тот,
