является практическая цель изучения. За это время я написал несколько газетных статык для 'Думы'[257] и кн.Трубецкого и большую статью Франку 'Маркс как религиозный тип'[258], хотя положительно не знаю, кто наши статьи сейчас будет читать. От сердца политическая боль в таком виде, как она была у меня в первое время, слава Богу, отлегла, и я получил относительную ясность духа, хотя вообще, как я Вам рассказывал, жить здесь трудно. Политические события идут все грандиозны. Все-таки тяжело быть 'лишними людьми' в такую минуту, и лично, и исторически, но воля не наша.
Я тоже, кроме этого сборника задумываю статью 'Церковь и общественность'[259]. Вопрос этот и мучит и сверлит, и я снова склоняюсь к дуалистическому его решению, т.е. при признании того большого и подлинного, что может проявиться только в ограде церковной и явится истинной религиозной общественностью, нужно и религиозное участие в общественности вне церковной ограды, т.е. огрубляя эту мысль, нужна и церковная партия, и моя идея 'Союза Христианской политики' тоже верна, как относительное историческое средство. Ее нужно понести, м<ожет> б<ыть> не как дар Духа, вольный и радостный, а как тяжесть жизни, с которой, хоть и тягостно, но и обязательно 'считаться'. Иначе уж в монастырь что-ли прямо!…
Не знаю, преимущество ли или недостаток Ваш, верны всего, и то и другое в разных отношениях, что Вы так, мне кажется, спокойно не участвуете в 'жизни', а я несу это неучастие не только как тяжесть, но и как грех, нахожусь в постоянном неравновесии, переходящем по каждому поводу в истерику…
Пока прощайте. Пишите сюда. Весь Ваш С.Б.
40. E.Н.Трубецкой[260] — М.К.Морозовой[261] <10.06.1906. Пятовская — Ораниенбаум>
Пятовская, 10 июня 1906 г.
Многоуважаемая Маргарита Кирилловна,
Только что вернулся из Москвы в мое имение. В Москве мне говорил Г.К.Рахманов[262], что Вы просили его известить Вас о судьбах нашей газеты. Я сообщил ему, что сам Вам напишу. Рад случаю еще раз засвидетельствовать, насколько я тронут тем живым интересом, с каким Вы относитесь к нашей газете. Вы, вероятно, получили наш 12 номер, который запоздал на две недели из- за забастовки.
Теперь наши дела, кажется, налаживаются и это, разумытся, всецело благодаря Вам[263]. В смысле распространения, понятно, идет плохо в такое горячы время, притом летом. Но соглашение с Сытиным устраивается, и теперь до конца года мы во всяком случае доведем. Сытин берется, а там будет видно. Вскоре увидите нас в новом приличном костюме (т.е. в обложке) и новом формате — брошюрном — в типе «Полярной звезды». Увидите и некоторые внутренние перемены — выигрыш и для читателя и для нас.
Один благоприятный симптом все-таки есть: хотя розница убывает, зато подписка прибавляется. Когда Вы у нас были, было 440 подписчиков. Теперь у меня полная надежда, что мы вскоре перевалим за 600. если правительство уйдет, и настанут былые мирные времена, то круг читателей расширится. Но в случае революции, мы, разумытся, успеха иметь не будем.
На днях испугался за Вас, прочтя в газетах, что жители, и в особенности дачники Ораниенбаума, были встревожены пушечной пальбой из Кронштадта. Надеюсь, что дети Ваши не слишком перепугались.
Позвольте от души пожелать Вам того, что всем нам теперь так нужно — спокойного лета.
Искренне Вас уважающий и преданный
Кн. е.Трубецкой
41. е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[264] <лeто 1906. Б/span>егичeво — Михайловское<?]
ст<анция> Пятовская
Сызр<анско>-Вяз<емской> ж<елезной> д<ороги>
Многоуважаемая Маргарита Кирилловна,
Пишу Вам, чтобы поделиться моими смущениями относительно журнала. Забастовка рано или поздно прекратится. Что мы будем делать тогда?
Каждый день в газетах печатают сообщения о штрафах, довольно крупных на них налагаемых. «Русские Ведомости» до того съежились и высохли, что читать в них уже почти нечего, и их все-таки бичуют штрафами.
Что, если мы подвергнемся той же участи? До сих пор нас щадили в виду малого нашего распространения. Может быть, пощадят и теперь, но что делать, если не пощадят.
Вся ценность нашего журнала в том, что мы можем говорить все, что считаем нужным. если нам стеснят свободу слова, самый смысл нашего существования исчезнет.
Я думаю поступить так. В дальнейшем не вызывать задорными статьями кар, но и не сбавлять тона против прежнего. Но, если кару все-таки наложат, по-моему следует совсем приостановить издание, выплатив подписчикам недостающы до конца их подписки. Все же это будет мены убыточно, чем дальнейшее существование со штрафами. Но главное — не убытки, конечно. Суть в том, что цензурные стеснения могут довести издание до невозможности вести достойное существование. Пример «Русские Ведомости»: их оскорбительно читать.
Предвидя, что и нам может это угрожать, я счел долгом об этом предупредить Вас. Очень просил бы Вас написать, что Вы об этом думаете. Конечно прекратить издание следует не иначе, как придя к убеждению в невозможности его ведения, и тогда следовало бы нам посоветоваться с Вами, с Николаем Васильевичем[265]<…>
Я чувствую, что во мне что-то притупилось, т.е. в особенности поистратилось негодование: как-то я не могу так негодовать на правительство, как следовало и гораздо менее взволнован, чем бы мог ожидать.
Искренне Вам преданный
Кн. Е.Трубецкой.
42. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[266] <1.07.1906. Корeиз — Симбирск>
Кореиз, 1 июля 1906 г.
Дорогой Александр Сергывич!
Нового ничего нет. От Терещенко[267] ответа нет и, очевидно, не будет, у Кульженки[268] была забастовка, которая его, вероятно, подкосила, из Москвы нет ответа и, в виду того, что мне пришлось писать в последнем письме и о 'Взыскующих', у меня немножко саднит на душе от этого молчания.
Должен поведать Вам свое решение, окончательно сложившыся у меня после долгих и мучительных колебаний, не оставляющих и теперь: я перызжаю в Москву. Это прыжок в неизвестность, и, конечно, не весьма рассудительный поступок, если рассуждать обывательски. Но беспокоиться за этот год, кажется, у нас нет оснований (кстати, я печатаю политическую экономию)[269] благодаря тому, что за это время образовался тонкий слой жира, а в течение года надеюсь приискать работу. Причина в том, что для меня все больше выяснялась невозможность и даже унизительность и двусмысленность возвращения в Киев и в Политехникум, где мне нечего делать! Я не обольщаю себя и Москвою, но думаю, что там я нужнее, больше могу сделать для основания органа. А если и разочаруюсь, то все же надо пойти и на это разочарование. Словом, надеюсь, Вы меня поймете и благословите. елена Ивановна[270] соглашается лишь, скрепя сердце, ради меня, и это, конечно, делает для меня решение затруднительным. Валентину Павловичу об этом я еще не писал. В первой половине июля еду в Киев ликвидировать свои дела, и — в Москву искать квартиру. Надеюсь, что и для Вас это удобны будет, да вообще для всего нашего дела.
Из Парижа пока ничего нет. Я написал статью «Церковь и социальный вопрос» (1,5 л), которую хочу непременно навязать в сборник[271], ибо это часть того, что там напечатано. Однако удастся ли, — не знаю. Все равно пускать сборник в июле нет смысла.
