на это каменным голосом и со сдержанной злобой сказала, что она не чувствует правды в его словах, что каяться ей не нужно и никакой новой жизни она начинать вовсе не хочет.
Валентин вдруг зарыдал: 'она не чувствует, не чувствует, Господи!' Выбежал из комнаты, упал на постель — стал метаться в рыданиях. Мы все в страхе вскочили. Я стал молиться. Он прямо бился. Через несколько минут перестал, с усилием встал, шатаясь, пришел опять в комнату, попросил снова всех сесть и стал уже говорить более резко и властно. Сказал между прочим, что П.А. все может сделать. У ней нет внутренних сдержек. Она может украсть.
с какою-то наглостью сказала: 'неправда!' Валентин тогда вскрикнул, как ужаленый: 'Неправда? А Агаше Вы заплатили? (П.А. брала из Об<ще>ства 9 рублей в месяц Агаше и ничего ей не заплатила и Агаша позволила это сказать).
И тут уже зарыдал судорогами потому что действительно упорство П.А. было какое-то нечеловеческое. Потом выбежал из комнаты. Я ему накинул пальто. Он, чуть не падая, сбежал с лестницы. Вся эта сцена носила тягостный характер. Чмич выбежал. Надя заплакала. А у П.А. вид был прямо демонический — такой злой, такой недобрый, что-то невероятное.
Мы вышли с Олей. Я пошел к ним за Валентином. Валентин лежал в изнеможении на постели в самом истерзаном виде и что-то шептал. Ему многое виделось в эти минуты, и он почти не сознавал, что делается кругом. Я побыл с ним немного — как вдруг раздался звонок, и в комнату вбежала Надя. Свалилась головой на грудь Валентину Павловичу и, рыдая, сказала: 'Не то, не то, Валентин Павлович!' Валентин поднялся, стал целовать ее руки и твердо сказал:
'Нет, то, Надя, то!' Надя откинулась, упала на пол и ломала с плачем руки. Валентин опять поднялся, привлек с любовью к себе ее голову и стал утешать ее. Надя утихла, поднялась, отошла к окну и горько плакала, шепча: 'Как больно, как больно!….' Я подошел к ней, утешал ее, но она все продолжала плакать. Валентин вдруг позвал меня и, очевидно не сознавая даже хорошо, как в бреду, стал говорить, что он видит страшное. Потом стал плача говорить: 'Отчего меня Бог зовет? Ведь у меня только грехи, порочности. Я недостоин, отчего Бог не является к тем, кто Его призывает?
'Я вас ждала, чтобы Вы перекрестили меня!' Я перекрестил ее, и она в таком же радостном настроении ушла домой.
Это позавчера.
А вчера П.А. пришла переговорить с Валентином. Валентин лежал совершенно больной, но позволил П.А. войти. Никого больше в комнате не было. П.А. со страшной злобой стала Валентина оскорблять, назвала негодяем, мерзавцем. Он лежал беспомощным, но все же приподнялся и сказал ей таким голосом: 'вон!', что она повернулась и ушла. Валентин впал в обморочное состояние и как сквозь сон помнит, что П.А. возвращалась несколько раз и что-то все продолжала ему говорить, но он уже не мог прийти в себя.
А сегодня Валентин получил самое резкое, бранчливое письмо от жены доктора
Многое, очень многое выяснилось окончательно.
Валентину лучше. Мы чувствуем себя бодрыми и крепкими. Очевидно еще предстоит много неприятностей, но во всяком случае громадная тяжесть спала, потому что дело уже развязалось. Пока прощай. Я утомлен до последней степени…[357]
62. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[358] <12.02.1907.Москва — Симбирск>
Москва, 12.02.1907 г.
Дорогой Александр Сергеевич!
Ужасно давно нет о Вас известий, и меня это беспокоит. Отзовитесь. 17-го я выезжаю в Питер. Избрание в Думу легло на меня, такой тяжестью, что я и не ожидал, хотя и стараюсь настроить себя так, чтобы идти туда во имя Господне. Но гнутся мои слабые плечи…
Ваша статья о Бирюкове напечатана в 'Нови', и я думаю, Вы можете теперь посылать дальнейшее прямо Новгородцеву.
Вл<адимир> Ник<олаевич>[359] — плох, он болен нервным расстройством, граничащим, по словам В.В.З<еньковского> [360], с помешательством (уже однажды у него бывшим). Духовное же его состояние, насколько можно судить по письмам, очень просветленное.
Здесь был о. Михаил[361], читал и у нас, спорили, но без меня. Читал Бердяев[362]. Кажется, будет читать Шестов[363]. С «Веком» продолжается ерунда. Его можно сделать приличным, лишь взяв совсем в свои руки, но кому!? Я познакомился с Новоселовым, он очень мил и подлинно религиозен, Вам бы понравился[364]. «Взыскующие» благополучны. Затевается ряд лекций, зародыш богословского факультета, пока без меня. Вообще, хотя и медленно, но дело развивается.
Не приедете ли Вы на север?
Целую Вас. Пишите.
63. В.Ф.Эрн — А.В.Ельчанинову[365] <19.02.1907. Москва — СПб>
Дорогой Саша! Отвечаю на твой вопрос: в 'Церковном Обновлении' [366] 26 февраля будет читать Валентин о Бранде[367] В Соловьевском обществе это чтение уже состоялось и прошло хорошо. По всей вероятности привезу в Петербург готовый реферат о жизненной правде[368]. Если это действительно будет так, то я готов читать студентам, курсисткам и пр. — где будет можно. Хотелось бы читать раз. Валентину же выступать в Церк<овном> Обновл<ении>не хочется. Но если у меня не будет готов реферат, то он готов читать о Бранде в другом месте. Что касается отца Михаила, то Валентин самым решительным образом восстает против печатания 'Господ и рабов' [369]. Завтра высылаю тебе статью для 'Века': 'Таинства и возрождение церкви[370]'. Эта статья, я думаю, ответит на твое желание 'основоположительных и серьезных' статей. У меня она написалась вдруг. Здесь был Павлуша два дня.
Пока прощай. Твой В.Эрн
64. В.Ф.Эрн — А.В.Ельчанинову[371] <12.03.1907. Москва — СПб>
Дорогой Саша! Я был несколько дней болен и потому не мог быть у Ефимова. Вчера был у него и сказал, чтобы он написал Цукерману[372] о выдаче тебе книг на комиссию. Он сказал, что непременно напишет. Только Цукерман может выдавать не с 30-процентной скидкой, а 25-процентной. Завтра высылаю тебе 'Правду о земле'[373] , блокнот и свои две рецензии.[374]
